Ботаники

Что-то вокруг меня в последнее время начали концентрироваться старушки. Сами собой. А я не против – с ними интересно, как правило. И вот приезжает в гости знакомая ста… хотя вру. Пожилая дама, иначе не скажешь. Ленинградка-петербурженка 958-й пробы. Дворянка, блокадница, архитектор. Красавица, ко всему прочему. Заехала по дороге из филармонии. Простите, но действительно из филармонии, я не нарочно. По делу – диск с фильмом у нее не читается. Документальный фильм про Камчатку, который был ей так нужен, мы заново скачали и записали, а потом сели чай пить.

Я на нее смотрю и испытываю сложные чувства. С одной стороны, млею. Да, возраст, да, вся в морщинках, да, худые руки трясутся так, что с трудом кладут кусочек кекса в рот, – но осанка, но естественность, но приветливость, но тонкие серебряные браслеты на этих вот руках все еще красивой формы. А с другой стороны, на фоне такого несокрушимого врожденного шика и обаяния я себе кажусь какой-то Фёклой в платке и валенках, со свеклой в авоське. Пьем мы, значит, чай. Ведем беседы. Я слегка напряглась. Мобилизовалась. Одергиваю себя то и дело, чтобы не бренчать ложечкой в чашке. За привычными цицеронами вроде “оторвите мне половину жопы”, опять же, следить приходится, чтобы не спорхнули с языка. И одновременно с беседой размышляю в довольно-таки сексистском ключе – какие мы, женщины, молодцы. Мужики все же не того… не дотягивают. Легче ломаются и все такое. Еще и мрут, собаки, рано. Нам назло.

Как раз на этой моей сварливой думе Маита Готфридовна начинает рассказывать про свою коллекцию ирисов. Она их летом выращивает на даче. А большая ли коллекция, спрашиваем мы, смутно соображая, что такое ирисы. Не очень, со спокойной гордостью отвечает она. Сто пятьдесят семь сортов. И тут же добавляет, что некоторые луковицы подарил ей знакомый – Георгий Иванович Родионенко, не слышали? Мы, конечно, не слышали. Хотя после ее рассказа думаю, что это позорище и что биографии таких людей должны в школах изучать и именами их улицы называть.

Живет этот человек в Питере. Ирисовед. Ирисовод. В общем, самый главный в мире специалист по ирисам. А во время Второй мировой – командир огневого противотанкового взвода 228-го артдивизиона. Был ранен, потерял ногу. О своем послевоенном возвращении в Ленинград говорит так: “Когда в феврале 1945-го я на костылях вернулся на довоенное место работы, то увидел, что все 28 оранжерей разрушены. Их ржавые остовы торчали в небо, а пол каждой оранжереи был завален погибшими растениями”.
Что делает искалеченный Родионенко. Яростно начинает все восстанавливать. Сначала свою способность ходить. Использует протез. После этого сам, лично, ездит в горные ущелья и черт знает куда еще собирать редкие виды. Тридцать поездок на Кавказ и Среднюю Азию. Списывается с другими странами, просит помочь ленинградскому ботаническому. Отовсюду ботаники шлют посылки.
И с тех пор всю жизнь занимается ирисами. До этих дней.
В марте ему исполняется 98 лет. Он плохо видит и везде ходит с большой лупой. Плохо слышит и носит слуховой аппарат. И до сих пор занимается научной работой. Американцы дают ему гранты. И каждый день, без скидок на морозы, снегопады и самочувствие, выбирается из дома гулять.
Такие вот они, ботаники.

Пока я это писала, позвонила мама. Я в ажиотаже начала рассказывать про Родионенко. Вдруг мама спокойно перебила: “Георгий Иванович? Так это же приятель твоего деда. Они вместе с твоей бабушкой учились в Сухумском институте сельскохозяйственных растений. Ты что, не знала?”