Когда я была маленькая
Когда я была маленькая, никто не давал мне советов, что читать. Да вообще никто за этим не следил. Родители не прятали книг и не подсовывали их. Так что обычно я просто вытягивала наугад любую с полки. Азимов так Азимов, Мопассан так Мопассан. Или забегала на кухню (папа из комнаты кричал: “Танька, не окусывайся, скоро обед!”), а там за столом у окна, примостившись на табуретке, читала мама. При виде меня она оживлялась: “Послушай, какое чудесное!” – и принималась цитировать целыми страницами. Понятно, что хотелось немедленно у нее это отобрать и впиться самой. Я и сейчас, когда в “Повести о жизни” дохожу до эпизода, в котором Паустовский везет из Ноевского сада в трамвае, набитом склочными, уставшими от послереволюционной суматохи пассажирами, букет гвоздик, перестаю видеть буквы и слышу мамин голос. А чаще всего брала раскрытый том, оставленный отцом под лампой – большой, тяжелой как монумент, с зеленым “ленинским” колпаком, и начинала читать с того же места. И так однажды наткнулась на рассказы Брэдбери. Мне было лет семь-восемь, я не все поняла, но запомнила почти наизусть. Особенно “Улыбку”. Собственно, я и про Мону Лизу узнала из этого рассказа. Он совсем коротенький.
Сюжет прост. После ядерной катастрофы какое-то количество людей уцелело. Живут они в радиоактивных развалинах, постепенно обращаясь в первобытное состояние, и остро ненавидят то, из-за чего, по их мнению, рухнул привычный мир. Самый подходящий объект для ненависти всегда культура, цивилизация. Иногда они находят символы этой культуры и с наслаждением их уничтожают. Рвут книги, разбивают кувалдами машины. И вот для такого развлечения выставлена “Мона Лиза”. Собирается огромная толпа, чтобы в нее плюнуть. Сначала они ее заплевывают, а потом по сигналу бросаются рвать и топтать. Среди этих несчастных – мальчишка, пацан, который только и успел заметить, что она красива. С оторванным в общей давке кусочком холста он прибегает в свою хибару и глубоко ночью, когда его никто не видит, разжимает пальцы: “Мир спал, освещённый луной. А на его ладони лежала Улыбка”.
Поэтому меня так поразила сегодня эта фотография. На ней то, что осталось от разбитого убогими Мефистофеля с Лахтинской улицы.
