И не фантастическая концентрация всамделишных…

И не фантастическая концентрация всамделишных евреев, в России уже существ полумифических, в одном месте. И не постоянный завистливый шок от мысли, какой райский уголок можно сделать при желании из куска пустыни и голого упрямства. И даже не меланхоличный блюз муэдзина и козы, исправно будивших меня в шесть утра. Самое сильное впечатление, вывезенное из Израиля, – удивительное миролюбие его жителей. Несмотря, заметим, на все эти обстоятельства. Особенно первое.
Не, не так. Не то что жителей. Оно словно разлито в воздухе, им пропитано все. Главное, непонятно. Евреи вроде все время воюют – и при этом я чувствовала себя как у Христа за пазухой. На родине же чудесной, известной всему миру своей кротостью и украшенной добродетелью… Дальше можно не писать, а налить чаю, сделать бутерброды и наслаждаться комментариями, время от времени посыпая их доместосом. Ах черт, нет, нельзя. Я ж не ем после восьми.

Впрочем, если бы не Алиска, которая периодически брала меня за шкирку и выволакивала на улицу, мои познания об Израиле ограничились бы тернистым путем иллюминатов и видом с Алискиного балкона на дом премьер-министра, который, сионист проклятый, вызывающе живет в обычном городском районе.
Вот, кстати. Я однажды поперлась в магазин. Мне страшно захотелось бамии, а Нагроцкая считает, что бамия – лжа антихристова и отказывается ее даже пробовать, не то что покупать. Короче, пошла за бамией. На пути – жилье министра. Перед ним охранники с автоматами. Я заметалась, потому что забыла, как идти, чтобы обогнуть резиденцию. Ладно, думаю, узнаю у охранников. Подошла, гордясь своей храбростью, и спросила. Ребята озадаченно переглянулись. Уточнили, точно ли мне нужно в магазин. И поинтересовались, а почему я не хочу пройти через резиденцию. Так гораздо короче. Ну я и пошла. А потом обнаружилось, что все так ходят. Министр не против.

Да, так вот. Помимо того, что Алиска презирает мои кулинарные изыски, у нее есть еще один крупный недостаток. Выяснилось это, когда мы пошли гулять. А я специально для Израиля купила чудесную шляпу. Чтобы пленять. Поля у нее белые, тулья в мелкую черную полосочку, сзади черный бант институтки. Словом, шарман. Все было хорошо, пока мы шли. Когда я села, Алиска глянула на меня сверху и сухо сказала:
– Сними шляпу. И убери.
– А что такое? – растерялась я. Мимо проходили какие-то тетушки в черном, и я тут же решила, что своей легкомысленной шляпой оскорбляю их религиозные чувства. Опустила глаза и с ужасом увидела к тому же собственные коленки. Совершенно голые. Но тут Алиска сказала совсем сдавленным голосом:
– Меня укачивает. От полосочек укачивает. Может стошнить.
Я поспешно спрятала шляпу за спину. Разговор вошел в нормальную колею. Ну, то есть Нагроцкая рассказывала мне про троцкистов, а я ей – про иллюминатов, чем мы обычно занимаемся, если не наставляем друг друга на путь истинный. И тут раздалось приветливое:
– Здравствуйте! Алиса, как мы давно не виделись! Как твои дела?
Перед нами стояла очень милая женщина. Хрупкая и изящная. В прелестном платье. В прелестном платье в мелкую черную полосочку. За руку она держала маленького мальчика. И мальчик тоже весь был в полосочку.

Вот именно это мне понравилось в Израиле – здесь никому не в лом сказать тебе что-нибудь приятное. Шли мы со знакомым, уже в Хайфе. У подъезда одного из домов курила чертовски эффектная старуха лет семидесяти. Загорелая, декольтированная, ярко, но умело накрашенная, в бусах и цепочках. На лодыжках все еще красивой формы поблескивали браслеты. Старуха осмотрела меня с ног до головы, выпустила дым колечком и что-то одобрительно сказала на иврите.
– Говорит, у тебя красивое платье, – перевел спутник.
Я обрадовалась страшно. Это платье, точнее сарафан, я купила за четыреста рублей на Невском рынке и отчаянно стремалась его носить – из-за прозрачности. Ну да, из-за цены тоже. Подозревала, что после первой же стирки черные цветочки разъедутся по всему белому подолу, но обошлось. И вот оказалось, что оно еще лучше, чем ожидалось. Мы стояли там еще минут десять, старуха звала меня жить в Израиль навсегда, расписывала его достоинства, а на прощание обняла и поцеловала.
Или владелец ресторанчика, который, принеся вино – прекрасное, на свой выбор, – сказал: «Very beautiful woman». И оттого, что все это говорится просто так, без каких-то задних мыслей, делается очень тепло.