Вообще последние дни богаты на…

Вообще последние дни богаты на чудесные встречи. Большая часть пришлась на окрестности державинской усадьбы. Самая главная, конечно, – хрупкая старушка на скамейке в Польском саду, читавшая детскую книжку с помощью огромной лупы. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это “Эмиль из Леннеберги”. Восхищенный народ подкрался к ней с фотоаппаратами, но читательница, заметив усиленное внимание, не стала хмуриться и кукситься. Кажется, она отнеслась к публике как к воробьям, которые слетелись за крошками.

А сегодня, пройдя по пустым дорожкам сада, мы вышли во дворик усадьбы. Я с таким внутренним напором декламировала перед тем Гаврилу Романыча, что захотела, простите, писать. Это оказалось заразно. Найденный клозет был заперт, и мы засеменили возле державинского бюста мелкими нетерпеливыми шажками.
Из правого крыла вышел пожилой невысокий дядечка интеллигентного вида, я преградила ему путь, светски изогнулась и спросила:
– Простите, у вас здесь есть туалет?
Дядечка посмотрел немного недоумевающе:
– У нас здесь есть музэй.
Но мы очень хотели писать. Кто-то жалобно пискнул:
– Мы с билетами! Вот, смотрите!
Билеты действительно были. Мы их честно купили за тридцать рублей, чтобы посмотреть на розы (не пражский, конечно, розарий, но все равно славный), беседки и кошмарные развалины за оградой, стыдливо прикрывшиеся плющом. Развалины к державинской усадьбе, впрочем, не относятся.
Собеседник неуверенно посмотрел на билеты, спросил было:
– А они в парк или в музэй? – но махнул рукой и грустно молвил: – В основное здание пройдите, там найдете.
И мы нашли. Довольные, мысленно благодаря Державина и чутких музейщиков, выпорхнули из туалета. Я возглавила наш маленький клин и с размаху открыла дверь. Успела заметить табличку “Начало экспозиции”, привставшую в надежде со стула смотрительницу в совершенно пустом зале, и попятилась, пылко заверяя:
– Мы еще к вам придем! Обязательно!
Теперь непременно надо сходить. Обязательно. Иначе нет мне прощения.

А фотографии мне Сергей Бабурин прислал.