Когда-то давно у меня была…

Когда-то давно у меня была кошка Маруська. Запомнилась она исключительно гнусным характером. Кошка была злобная как депутат Лахова, а за некоторые свои привычки получила прозвище Вездессущая. До такой степени везде, что однажды, решив за что-то нас покарать, забралась в пакеты с уложенной зимней одеждой и обильно отомстила.
Обнаружилось это только когда настал зимний сезон и я полезла за курткой. Даже несколько позже. Видимо, дома, в тепле запах возмездия спал, поэтому я ничего не заметила. На морозе же он взбодрился, как застоявшийся рысак. И когда мы – интеллигентная мама (очки, книжка, синий берет) с дочкой – зашли в вагон, народ начал изумленно принюхиваться. А мне поначалу совершенно не приходило в голову, что так разить может от меня, и я тоже принюхивалась и кидала по сторонам возмущенные взгляды – кто это смеет столь неблагородно пахнуть в нашем культурном городе?

Я к чему. У Мити-маленького тоже есть кот, фантастическое существо Моня – плод мезальянса сфинкса и обычной мохнатой кошки. Моня нежно розов, лыс, ласков и горяч на ощупь – в общем, восхитительно неприличен. При этом он наряден, как модный стриптизер, – щеголяет пушистым хвостом, бакенбардами и кудрявыми (розовыми!) усами. И яйцами. Существенная деталь, поскольку могучие Монины феромоны попали на куртку мальчика.
Первый это заметил наш Шизик, в отличие от Мони – безъяицкий казак. Не знаю, что было зашифровано в послании розового бастарда, но определенно что-то оскорбительное. Шиз, посконный русский кот в тюремных полосках, сначала долго и, если можно так сказать, пристально обнюхивал куртку, не веря, видимо, своему обонянию, наконец поверил, сделал выводы и злобно шипел весь день, сидя под вешалкой. А вечером мы поехали с Митей в метро.

В метро Митя обычно достает альбом, мешочек с восковыми мелками и предлагает играть в закорючки. Отличная игра – Митя рисует закорючку, я ее дорисовываю до чего-то узнаваемого, дальше меняемся ролями. На моей стороне листа появился довольно примитивный натюрморт из кривобокого кораблика, огурца и елки. Из-под Митиных мелков рождались сложнокомпозиционные полотна. Моими наивными подсказками художник пренебрегал. Рисую, например, четыре загогулины, к которым только остается добавить пятую – и получится ладонь. Стыдно сейчас и вспоминать. Загогулины оказались на голове у странного существа с большой пуговицей на животе. Возле существа на кривых ножках ковыляла какая-то блоха, а рядом махал мечом герой. Называется: “Митя защищает Таню от чудовища”.
– Какая красивая у меня пуговица, – сказала я льстиво.
– Это не ты! – возмутился автор. – Это чудовище! И не пуговица, а рана! А ты – вот!
Я обескураженно посмотрела на блоху.

Но в этот раз мы попали в час пик. И вариантов усесться, чтобы играть в закорючки, не предвиделось. Митя, творческая натура, начал кукситься еще на эскалаторе. Чтобы довезти его без шума и пыли, пришлось прибегнуть к старому испытанному способу. Чуковский, великий старец, запоминается влет и на всю жизнь. “Одеяло убежало, улетела простыня, и подушка, как лягушка, ускакала от меня”, – сообщила я, и Митя просиял:
– Рассказывай дальше!
Я очень люблю рассказывать детские стихи, был бы внимательный слушатель. Вхожу в раж моментально. Кто видел, как я декламирую Мойдодыра, не забудет никогда.
К моменту, когда открылись двери вагона, мы добрались до явления из маминой из спальни.
Переступив порог вагона и не в силах затормозить, я оповестила пассажиров:
– Я – великий умывальник! Знаменитый Мойдодыр! – и пошла шпарить дальше. Митя звонко помогал, иногда вспоминая рифмы.
Граждане, остолбенев, таращились на приличную с виду женщину с маленьким мальчиком, который держал в руке желтый полиэтиленовый пакет. От нас попахивало Моней.
Поезд набрал скорость, стало шумно и декламирование пришлось прекратить. Ближайший мужчина подобрал челюсть с пола и полез за кошельком.

А это мы с Митей и чудовищем.