Творческие люди безнадежны. У кого…
Творческие люди безнадежны. У кого там рассказ был про художника, кинувшегося рисовать умирающую дочь? (Хотя писатели не лучше.)
Из воспоминаний А. Куренного:
“…В Талашкине однажды обедали на воздухе, от дома саженей на тридцать. Во время обеда одна англичанка, гостившая у Тенишевой, подавилась косточкой от цыплёнка так сильно, что ей увели в комнату во флигель, отстоявший на таком расстоянии, как и главный дом. Хозяева, обеспокоенные, тоже ушли туда; остались за столом только мы вдвоём с Ильей Ефимовичем. Я подумал, что из всех тут присутствующих я моложе всех, а из гостей я больше других знаю это имение и где находится телефон и, если понадобится вызвать доктора, то я скорее всех это сделаю. Не говоря ни слова Илье Ефимовичу я перебрасываю ногу через скамейку, чтобы бежать к подающим помощь пострадавшей, как вдруг Илья Ефимович говорит мне: «Идите, идите, посмотрите, там, вероятно, будет интересная группировка».
Сейчас бы сказали “композиция”. Любопытно, когда из речи ушла “группировка”. Или это Репин был несколько косноязычен.
напомнило – Идет выставка крупного фотографа. Серия снимков, изображающая забивание бомжа группой подростков.
Крупно. Красочно. Кровь. На последнем снимке лежит мертвый – забили.
Сам фотограф стоит рядом со снимками, раздает автографы. К нему подходит посетитель и спрашивает: “а что же вы скорую не вызвали?”.
Фотограф задумчиво:”скорая,…красная полоска,…синий маячок. Да. Вот блин, не догадался.”
Именно 🙂
Нельзя не вспомнить:
Недержание
У поэта умерла жена…
Он её любил сильнее гонорара!
Скорбь его была безумна и страшна —
Но поэт не умер от удара.
После похорон пришел домой — до дна
Весь охвачен новым впечатленьем —
И спеша родил стихотворенье:
«у поэта умерла жена».
Вечное. Знал творческую публику, будучи плоть от плоти 🙂
опередили 🙂 первое, что в голову вскакивает, конечно 🙂
А следующее – “почему ты здесь” и “один, совсем один”.
У Акутагавы про художника. И ещё “Интермеццо” Коцюбинского про это самое. Но он к себе беспощаден совершенно.
И кажется, у Куприна.
И у Акунина был персонаж, рисовавший умирающую дочь.
В каком именно сюжете, не помните?
Боюсь ошибиться, но по-моему “Пелагия и Черный монах”, там где Пелагия шарится в лечебнице доктора Коровина. Один из его пациентов и был художник Конон, фамилию не помню.
не помню, у кого был рассказ, но еще Писсарро рисовал свою умирающую дочь Жанну, сохранился его карандашный набросок
в мемуарах какого-то актера читала, как он всматривался в процесс умирания собственной матери. И сам понимал. что это чудовищно, но художник победил в нем сына.
Байку про одного знаменитого фотографа знаешь? Реальный случай, я свидетель. Выставка была лет десять назад в ЦДХ. Триптих “Бомж” – на первой фотографии сидит бомж на скамейке, на второй его избивают гопники, а на третьей бомж лежит на дороге в луже крови. Автор рассказывает, что вот, он шел мимо, увидел бомжа, а потом засел в кустах и полчаса снимал всю драму. На что какая-то утонченная дама осведомилась, не пришло ли ему в голову вызвать “сорую”? Он на нее так посмотрел озадаченно и говорит: “Скорая”, да… белая такая … с красной полоской… вот, блядь, какую композицию просрал!”
А ты говоришь ))
Рассказали уже в первом комменте. Но ты красочнее описала 🙂
Вот блин. Я устарела как класс. Все мои байки перешли в разряд анекдотов. )) Где-то уже слышала пересказ моей любимой истории про папашу с сыном, которые гребли лопатами через Финский залив. Так и хочется крикнуть – это я, я первая рассказала!
Ах ты ж мой зайчик 🙂
Расскажи байку, а?
да видишь ли, бывший муж одной питерской поэтессы решил тайно от нее сделать из их пятнадцатилетнего сына мужчину. Для чего предложил ему на резиновой лодке переплыть финский залив. Ну, не весь, а так, по хорде. Пришли в гараж, откопали старую лодку, хватились весел, а их нет. Папаша не растерялся и говорит, мол, возьмем лопаты, так еще мужчинистей будет. Взяли лопаты, надули лодку, поплыли. Мать меж тем ни сном ни духом о всей этой истории. Хватилась сына часов через пять, уже ночь была. Оборвала телефон – не берет. Наконец, дозвонилась. Выяснилось, что эти чучелы таки доплыли на лопатах до промышленной зоны и еле выползли на берег. Тут их сторож прищучил, вызвал охрану, поднял кипеж, мол, чужие шляются, еще и лопаты тырят, он сам видел. Сын только успел матери образно описать куда они высадились. Разозленная, еще и бухая, не говоря уж о том, что питерская поэтесса – страшная сила. Она через час примчалась на стройку, всех порвала, и не только вынула из-под замка “настоящих мужчин”, но и нашла лодку на берегу и даже обе лопаты отняла обратно.
Но это еще не все. На следующее утро она позвонила подруге и сказала, что ей жутко интересно сможет ли она сама на лопатах переплыть Финский залив. И ей, поэтессе, нужна подругина помощь, поскольку она (подруга) врач, а то мало ли что. Подруга соглашается именно потому ,что врач и клятва Гиппократа распространяется даже на поэтесс. И вот они на ту же лодку садятся и гребут. Силы не те, конечно, и их начинает сносить в сторону берега. Так они и плывут часа два вдоль берега, пока из кустов не появляются две здоровенные крысы и бодро так чешут по воде прямо к лодке с намерениями явно нехорошими. Поэтесса с перепугу начинает бить крыс по голове и, увлекшись, переворачивает лодку.
Мокрые и грязные как сволочи вылезают они из воды и час еще идут по какому-то то ли кладбищу заброшенному, то ли лесопарку. Тащат на себе лопаты и сдутую лодку, на ходу обвиняя друг друга во всех тяжких. И набредают на небольшой и понтовый ресторанчик. Холодно, сумерки уже, жрать-пить хочется невыносимо.
И вот, две бабы – одна (подруга) бритая наголо, в свитере и растянутых трениках, и вторая (поэтесса) в белом гипюровом брючном костюме и деревянных сабо, обе держат на плече по лопате и волокут за собой грязный брезент – выходят из лесу и упираются в ресторанного швейцара.
И тот ошарашенно спрашивает, мол, девушки, что это вы в лесу занимаетесь? На что поэтесса с холодным достоинством отвечает: “Не видите что ли? Мы путешествуем”.
Сдали в конце концов брезент и лопаты в гардероб и отпаивались чаем весь вечер.
Эх, хорошо-то как. У меня ощущение, что жизнь прошла мимо.
Сдаётся мне, что это (замечание деталей или самонаблюдательность) в такие моменты – не эксклюзивное качество “художников”.
Полное и безоглядное погружение в горе – вообще кратковременное состояние. Психика сама себя охраняет и горе – процесс волнообразный.
Если честно себя вспомнить в состоянии горя – какие только странные вещи не замечаешь, например, юмор, в том числе. В такие моменты общая интенсивность переживания жизни вообще обостряется.
Только обычный человек “знает”, что и как он “должен” или “не должен” в такие моменты переживать, и “неподобающих” ощущений в себе не принимает и “затаптывает” мысленно.
А кто-то позволяет себе помнить. И некоторые, “художники”, это используют, поворачивая иногда нам “глаза зрачками в душу”.
Вот только случай с фотографом – по-моему, это уже из другой категории.
В. Каверин о живописи К. Моне: “… когда Моне стоял подле умирающей жены, он, к своему ужасу, заметил, что машинально следит, как меняется цвет ее лица, голубые тона сменяются желтыми, потом серыми…”.
Актриса Фостен у Гонкуров наблюдала за смертью любовника и воспроизводила гримасы его агонии.
У Золя в “Творчестве” Клод умершего сына написал
Вот интересно, в каким обстоятельствах люди давятся костью от цыпленка? Это довольно немалая вещь. Мне трудно себе представить себе англичанку, жрущую курицу столь огромными кусками, что кость прошла бы незамеченной….
Угу, я тоже обратила на это внимание. Наверное, кусочек кости.
Но ведь совсем маленьким кусочком кости так не подавишься – разве что можно порезать горло внутри – а побольший заметен прежде.
Странно. И ведь “подавился (мясной или куриной) косточкой” – довольно регулярный пример в литературе….