А несколько лет назад заболел Митька

Мемуар для Дуни, которая лежит сейчас в больничной палате с шестью старушками и отчаянно скучает. Дунечка! Вам еще повезло, вашего внимания не требует горшок номер шестнадцать.
А несколько лет назад заболел Митька. Пока беспечная мать читала про чуму в Москве, ее сын разжился гнойной ангиной в Питере. То есть это обнаружилось, когда я подтащила раскаленного, как лава, парня к окну и велела открыть рот. Что совсем плох, стало понятно, потому что он покорно, без малейшей попытки пресечь мою бесцеремонность, распахнул пасть. Я встала на цыпочки, заглянула внутрь и ужаснулась.

Через пять минут все забегали. Ну, то есть я забегала. Несчастный, как-то мгновенно отощавший ребенок, заваленный одеялами, словно горошина принцессы, страдальчески кривился, пытаясь проглотить хоть чуть-чуть теплого морса. Три дня не мог есть вообще из-за адской боли. К амоксиклаву атаковавший Митьку микроб отнесся задумчиво. После того как мы перебрали все известные болеутоляющие, какой-то человек в интернетах, дай бог ему здоровья и жену работящую, посоветовал кетонал. Запишите это название на ваши скрижали, граждане. Единственное, что немного, но сработало.

Вопрос с едой решился просто, но унизительно. Ужасно, ужасно смотреть, как небритый мужичина, с обвязанным шарфом горлом, послушно ест маленькой ложечкой теплую “Агушу” из баночки – “пюре из мяса говядина” для 6-месячных младенцев.

Забрали его в Боткинскую.
Вечером я отправилась навестить больного. Впопыхах забыла очки. Думаю, в какой-то степени в дальнейшем это сохранило мне психику.
Когда подходила к больнице, побрякивая баночками с детским питанием, уже довольно сильно стемнело. Поэтому две расплывчатые, но крупные фигуры, рванувшие ко мне с противоположной стороны пустынной Миргородской, восторга не вызвали. Десять баночек “Агуши” (яблочное, грушевое и индеечное пюре) утратить было бы жаль. Фигуры, впрочем, оказались собратьями по несчастью – они искали больницу. Больницу Газа.
– Такой нет, – удивилась я. – Вот Боткинская. Не она?
– Нет, – переглянулись мужики. – Точно Газа.
– Газпромовская, что ли, какая-нибудь?
Они почему-то потупились:
– Вряд ли…
– ДК имени Газа знаю. Больницу… А! Так, наверное, Гааза?
Искальцы неуверенно пожали плечами.
– Может, и Гааза…
– Это был такой знаменитый доктор, – начала я по привычке, но быстро опомнилась и махнула рукой в направлении тюремной больницы неподалеку.

Не знаю теперь, правда, в чем разница между этими знаменитыми учреждениями и есть ли она. Проблуждав между двухэтажными бараками минут пятнадцать по грязным колдобинам уже в полнейшей темноте – буквально ни одного фонаря, как в глухой деревне, – я впала в отчаяние, остановилась и начала материться. Просто чтобы услышать живой голос. Уберечься от распада. Мои страстные заклинания вызвали веселого пьяненького джинна, который и вывел к искомому 14-му корпусу. За корпусом больничный городок, похоже, кончался, и там высилась подозрительного вида труба.
На входе меня тормознул добродушный вахтер и потребовал купить бахилы и маску. Надев бахилы с маской, я стала искать гардероб. Но он оказался уже закрыт.
– А куда же мне девать пальто? – стесненно спросила я у вахтера.
– Ну, в нем и идите, – пояснил он.
Чувствуя себя внедряющейся в глубины картины Дали, в маске и пальто я поднялась в ЛОР-отделение.

Палата произвела впечатление. Даже в областной больнице города Ярославля было не так аскетично. Облезлую стену в нескольких местах украшали квадраты розового мрамора. Я любознательно ткнулась в стену носом. Оказалось, что квадраты вырезаны из клеенки и призваны засекретить нехорошего вида трещины в стене.
У голого, без малейшего признака занавесок окна на продавленном ложе лежал Митька и ошеломленно улыбался. (Окно, надо сказать, заклеено.)
– Тебя посмотрел ЛОР? – накинулась я на ребенка.
– Нет. Зато мне дали шестнадцатый горшок, – похвастался он.
Из дальнейшей беседы выяснилось, что, когда его привезли, посмотреть на горло сбежался, похоже, весь наличный состав отделения. “Ух ты! – восхищались медики. – Точно как в учебнике!”
Выдали пригоршню ципрофлоксацина и указали трехлитровую банку с фурациллином, украшающую сестринский пост. Там же, на посту, взывало объявление: “Уважаемые доктора! Осмотр пациентов производится в кабинете для специалистов! Настольную лампу не трогать!”

По больничным коридорам разносился вечный и неистребимый запах тушеной капусты. Впрочем, даже капуста здесь, похоже, была в дефиците – у входа висело объявление: “Больные, поступившие на отделение после 9 утра, ставятся на питание на следующий день”. И правда, зачем им есть. Уж день точно могут потерпеть. К тому же все равно здесь нет унитазов. Исключительно горшки. “Согласно правилам санитарно-эпидемиологического режима”, как выразился главврач. Штук сорок пронумерованных горшков. Впрочем, нет. Клевещу. Там был зачаток унитаза – чаша. Бачок и прочие архитектурные излишества отсутствовали. Над чашей выведена труба, водой из коей, очевидно, предполагается смывать продукцию нахально помочившихся пациентов. Опция для покакать категорически не предусмотрена – чаша находится на уровне пояса взрослого человека.

Между прочим, перед тем как отправиться в больницу, я бегло просмотрела, что бывшие пациенты Боткинской пишут на форумах. Народный эпос впечатлял. Особенно насторожил отзыв какого-то мужика, который разъяренно рассказал, что два часа прождал в приемном покое, а потом ему “засунули в жопу палку”.
Поинтересовалась у Митьки, как прошло заселение. У сына моего взяли анализ крови, чем и ограничились. Поведала ему про мужика.
– Наверное, очень громко скандалил, пока ждал, – предположил, подумав, Митька.

Впрочем, несмотря на нищету и разруху, сразу поставили верный диагноз. Оказалось, что ангина – вирусная. Значит, он напрасно трескал антибиотики, и лечить надо было совсем по-другому.

На следующий день Митька уже дочитал географа-без-глобуса, заскучал и принялся бомбардировать меня веселыми эсэмэсками.
Цидульки эти несколько выбивали из колеи. Мешали сосредоточиться на высоких материях. Излагаю, например, туристам о сборищах акмеистов в квартире Делоне-Нарышкиной, и тут пискнувший телефон сообщает: «Сосед видел ночью в туалете крысу».

Только я соберусь с мыслями, как явно входящий во вкус суровой мужской жизни сын пишет: «Лежу с мужиками на нарах, кроватями не назвать. Серега показывает наколки. Материмся. Ем агушу».
Потом его посетила муза, и о том, что начали делать инъекции, стало ясно из сообщения: «Первый выстрел в зад – ему не каждый рад».
Вообще он явно поймал кайф от наблюдения за бытом и нравами – гены не пропьешь. Несколько омрачал жизнь горшок номер шестнадцать. В лаборатории ждали кал на анализ. Но Митька, ничего не евший в течение трех дней, манкировал своими обязанностями больного. И не только он, но и татуированные компаньоны. Видимо, психологический барьер давал о себе знать. Брутальные мужики не могли заставить себя обосноваться на горшке.

Утром приходили «бабульки», по Митиному выражению, и возмущенно требовали какашек. Но баночки по-прежнему сверкали девственной чистотой. Пациенты, кишечники которых затаились на стыдливом больном рационе, порадовать их не могли. Ни бабулек, ни баночки. Тетки ругались и грозили выписать ослушников из больницы. Мужики вяло отбрехивались. Один только раз после их ухода Серега вознегодовал: «Мы для них не люди, а машины для производства говна!»

К концу недели днем, когда я нагнулась почесать Шизу соблазнительно выставленное белое брюхо, хлопнула входная дверь и ввалился кошмарно тощий и обросший иисусовой бородкой Митька. Картину “Не ждали” помните? “На переднем плане, – комментирует ее взволнованно википедия, – пожилая женщина, мать возвратившегося мужчины. Её согбенная фигура передаёт глубокое потрясение от происходящего”. Мизансцена соответствовала.
Сынище блудливо улыбнулся:
– Сбежавших из чумных бараков принимаете?
Из своей светелки, переваливаясь и простирая к внуку пухлые ручки, выбежала бабушка:
– Митенька! Ох!
– Бабушка, я только на несколько часов.
– Соскучился?!
– Очень, бабушка! Очень соскучился по душу и сортиру!
– Мог бы хотя бы из вежливости сказать, что по нам, – бурчала я.
– И по вам тоже, – заверил горячо сын. – Но по душу и сортиру больше.
Вскоре выяснилось, что палатная идиллия (вернисаж соседовых наколок, похабные анекдоты и перечитывание “Дома, в котором”) разрушена бесповоротно. Митька вышел за стопкой фурациллина, задержался покалякать с медсестрой, а когда вернулся, обнаружил в палате телевизор и радостно суетящихся вокруг него мужиков. Он залез под одеяло, взял книжку, но телевизор угрожающе загундосил: “Пьянство! Воровство! Коррупция! Новая авторская программа – “Враги народа”!”
Через пять минут он уже галопировал к метро мимо угрюмых больничных пейзажей.
– Сейчас помоюсь, поваляюсь в нормальной кровати, потом вернусь туда, – а завтра попрошусь на волю, – разъяснил он план действий. – Пусть выписывают уже нафиг.
И действительно, понаслаждавшись комфортом, вечером честно ушел. В самый разгар урагана. За окном басовито гудело и завывало. Летали ветки. На наших глазах с балкона унесло довольно большой цветочный горшок, который я долго ленилась убрать (теперь не придется). Сын отважно стремился в покинутую юдоль скорби.
Через час бабушка бегала по коридору, как Пятачок под деревом:
– Такой ветер! А Митенька ушел! Ветер! Дамбу перекрыли! Таня!
– Да что ж я могу сделать?
– Позвони ему! Спроси, как он добрался!
– Да ему ехать пять минут, – отбивалась я.
– Но там же еще идти до Боткинской!
Я позвонила. И еще раз. И еще. Митька не отзывался. Тут уже занервничала я. И нервничала до того момента, как от него пришла эсэмэска. “Мужик с бахилой на голове и женщина, похожая на ходячий студень, подожгли нам лифт. Невольно думаю, в той ли я больнице?”
Счастливо добрался, значит. Потом выяснилось, что лифт подожгли поносники из отделения напротив. Видимо, предположил Митька, им это дело отдает в голову.

Забрав после выписки забытые сыном документы, на обратном пути я опять заблудилась. В конце концов наткнулась на бюст грустного бородача, который меланхолично вглядывался во тьму. Я присмотрелась. На табличке было написано: “Сергей Петрович Боткин”.
Напротив, через тропинку, высился похоронного вида поклонный крест. Новенький, с иголочки.
Ниасилил, как резюмировали в схожей ситуации студенты МИФИ.