…Черт бы его побрал. Самый…

…Черт бы его побрал. Самый недоверчивый, самый высокомерный, самый взыскательный из своих братьев. Позер. Гордец. И что в нем Бродский нашел? Сюда только умирать и ходить. Что вообще все в нем нашли? Вот Литейная часть или Петроградская сторона – широкие натуры, заглядывай туда в любое время. Когда рады, когда не очень, но губу презрительно не оттопыривают. А этот – и впрямь жаба в манжетах. Даже улиц-то человеческих не имеет, педант хренов, одни линии да цифры, словно спятивший учитель математики нагаллюционировал. И название сомнительное, не то в честь какого-то бомбардира-пьяницы, не то вообще финны на память о своих деревенских выпасах оставили – Вассика саари, то есть Телячий.
Островитяне – те понятно, у них стокгольмский синдром в полный рост. Всем известно, кто на линиях поселился – в других местах жизни не мыслит, от локального патриотизма дымятся. А я тут что делаю? Сколько можно, действительно, сюда мотаться. Все равно опять без толку. Скука, холод и гранит. И местные веселые пьянчуги для оживления пейзажа.

Еле волоча от усталости ноги, я шкандыбала по 8-й линии к метро. Машинально огибала морщившиеся лужи. Чувство было обычное: словно разлетелась с визитом, вся при полном параде и с тортиком, а ворота опять на замке, и только из-за шторы за тобой внимательно, очень внимательно наблюдают. Двинулась вдоль внушительного старого доходника – и вдруг (как я люблю это слово) справа открылась входная дверь. Рефлекс к тому времени выработался безошибочный: если дверь открывается, значит это кому-нибудь нужно. И этот кто-то – я. Внутри наверняка найдется за что зацепиться глазу – камин, призрак сто лет назад исчезнувшей роскоши; потемневшие бронзовые шарики на стыке мраморных ступеней, прижимающие призраком прута призрак ковра; дубовые перила с модерновым завитком, отполированные призраками ладоней. Пригнувшись, я проскочила под рукой неспешно выходящего из парадной работяги. Дверь закрылась. Раздался звук проворачивающегося в замочной скважине ключа – и, как во сне, я обнаружила, что домофона нет. Оторопело потрогала дверь там, где он обычно бывает. Лучше не стало. Лихорадочно сунула руку в карман и мгновенно убедилась, что когда на вопрос “Мама взяла телефон?” сын отвечает “Мамовероятно” – устами моего младенца глаголет, безусловно, истина.

В растерянности стала медленно подниматься по лестнице, озираясь по сторонам. Парадная была огромная, светлая, но какая-то странно тихая, словно нежилая. Шарахнуло увесистой догадкой – дом расселен под капремонт, задумчивый работяга заходил по делу и скоро не появится. А когда появится, меня здесь найдут как индейца Джо у заколоченного входа в пещеру, в компании с обглоданными косточками обычной вульгарной мыши, за неимением летучей.
Панические звонки в квартиры результата не дали – там по-прежнему царила гробовая тишина. Добравшись до пятого этажа и усевшись на ступеньках, я предалась мрачным размышлениям. Впрочем, недолго, – размышления, особенно мрачные, не моя стихия, к тому же где-то внизу вроде бы приотворилась дверь квартиры. Гигантскими прыжками я помчалась вниз и – о счастье! – на третьем этаже из-за двери выглядывала старушечья голова.
– Вам что? – подозрительно спросило счастье, шумно потянув носом.
– Я вот тут… случайно… – забормотала я, – подъездом ошиблась. Выпустите меня, пожалуйста.
Старушка неодобрительно пожевала губами.
– Сейчас, ключ возьму.

Спускались мы долго. Для усиления нормального, в общем-то, градуса абсурда старушка оказалась загипсована. Придерживая ее за целую руку, я, просто чтобы поддержать беседу, спросила:
– А почему у вас дверь без домофона? Давным-давно таких не видела.
– Да вечно толпы народу околачивались, – досадливо отозвалась старушка. – Как не пойдешь, все на ступеньках сидят. И чего сидят, сами не знают. Ну мы и решили дверь поставить, самую дешевую. Нам зачем домофон? Нам чтобы закрывалось.
Пылко поблагодарив мою спасительницу, я выскочила на улицу.
Сделала несколько шагов, подняла голову и увидела гранитную мемориальную доску. Совершенно слепую, нечитаемую. Зашла сбоку. Наклонила голову. Медленно прочитала:
“В этом доме в декабре 1930 года поэт Осип Мандельштам написал: «Я вернулся в мой город”.

И поняла, что лед сломан.