Перед окном ярославской квартиры тянется…

Перед окном ярославской квартиры тянется в небо клен. Его посадил папа, посреди маминых флоксов и золотых шаров, еще когда я была маленькая. Папа умер пятнадцать лет назад, и в позапрошлом году клен стал мешать новым жильцам. Они собрались его спилить. Мама растерялась, не зная, как упросить соседей оставить дерево в покое. И тут на сцену выступила дворничиха Нина с первого этажа. Та самая, которая родила гениальный мем «пиздёв день». «Женин клен хотят спилить? – осведомилась она раздумчиво. – Женя, значит, сажал. А они, значит, спилить…»
Вообще-то Нина была не в форме – неудачно сделала зубной протез и никак не могла к нему приспособиться. Тем не менее она надела зубы, пробно клацнула ими, словно передернула затвор, многообещающе подтянула треники и вышла на рать. Как позже охарактеризовала беседу сама дворничиха, «устроила сукам проёбцию». Подозреваю, что после Нининой проёбции соседи испытали сильнейшее желание эмигрировать. Так что клен до сих пор безмятежно шевелит листами и хранит где-то между корней секретик, который мы с толстой Нинкой зарыли там однажды на исходе августа. Стеклышко было цвета травы, и на картинке под ним – девочка в голубом платье дразнит собачку – до сих пор царит вечное лето.

Когда-то Нина была замужем. Муж ее, невзрачный конопатый Валентин, был беспросветный алкаш. Как, впрочем, большинство мужиков из нашего двора. Да и всего района Брагино (в торжественной официальной топонимике – Дзержинский). Да и почти всего, увы, города Ярославля.
Эта способность ярославцев не просыхать много лет назад отпугнула моего отца от переезда в славный город на Волге. Наша семья жила тогда в Ашхабаде. И все было неплохо, но мама до судорог боялась землетрясений. Она помнила, как выглядел город после знаменитого землетрясения 1948 года, которое разрушило 98 процентов жилья, а сколько погибло человек, было засекречено. Говорили, до ста тысяч. Поэтому, едва она чувствовала хоть малейший толчок, то, белая от ужаса, неслась из своей поликлиники наружу впереди всех. И когда отцовское конструкторское бюро стало открывать новые, как бы сейчас сказали, офисы в центральной части России, ухватилась за этот шанс.

Отец поехал в Ярославль разведать обстановку. Вернулся ошеломленный. По улицам древнего города неприкаянно бродили пышные красавицы. У пивных ларьков кучковалось мужское население. Трезвых мужиков обнаружить было можно, но с трудом. В общем, отец выразил сомнение в целесообразности переезда. Чтобы его убедить, Ашхабад слегка икнул – мама зашлась в рыданиях. Вскоре я осваивала ярославскую песочницу.

Пили соседи действительно много, мрачно и зачастую страшно. Однажды на пустыре за домом, где мы играли в войну, мальчишки обнаружили освежеванную крупную собаку. Как потом выяснилось, это был рыжий Рекс, которого убил собственный хозяин, дядя Сева из второго подъезда. Убил ради шкуры – спьяну решил, что ее можно продать за водку. Мы стояли вокруг, перешептываясь и разглядывая жуткую розоватую тушу. Я стала пятиться, не отводя глаз, споткнулась и упала, напоровшись ладонью правой руки на стекло от разбитой бутылки. Хлынувшая кровь мгновенно залила все вокруг. Домой меня тащили на руках перепуганные мальчишки, а я рыдала и кричала, что умираю. Белый короткий шрам и сейчас перечеркивает линии судьбы и жизни, чуть выше места, где они сходятся.

Кто-то бил жен, кого-то били жены. Про тетю Веру из третьего подъезда, маму Юрика-Дурика, рассказывали, что однажды, дождавшись, когда муж упьется до бесчувствия, она связала его и отходила железным прутом от кровати.
Неудивительно, что Юрик очень хотел уйти служить в советскую армию. И когда начался его призыв, в шесть утра, под звуки гимна, тщательно собрался, умылся, причесался, надел чистую рубашку и пошел звонить в соседские двери – торжественно прощаться. Заспанные соседи, зевая, желали молодцеватому призывнику достойно служить Советскому Союзу. Счастливый Юрик убыл в военкомат. Вернулся через пару часов, тихий и обескураженный. В армию его не взяли. Сказали, из школы для умственно-отсталых не берут.

В прошлом году мама попала в больницу, и я срочно метнулась в Ярославль. Больница оказалась областная, ехать нужно было к черту на кулички, и я топталась на остановке у кафе «Ягодка», ожидая автобуса. Кафе когда-то открывали как детское, стенки внутри были расписаны сюжетами из русских народных сказок. Но детки прибыли, видимо, не приносили, и их сменили все те же алкаши.

Дело было перед Новым годом, я купила маме в палату маленькую елочку и набор игрушек. С этой елочкой и ждала, перетаптываясь на морозе и почтительно разглядывая огромные, выше человеческого роста, сугробы у входа в «Ягодку». В какой-то момент дверь обители сказок отворилась и оттуда вывалились два пьяных вусмерть клиента. Им тоже, как оказалось, требовался транспорт. К тому времени я совсем замерзла и мечтала только, чтобы проклятущий автобус скорей уже подъехал. Рассеянно слушала нечленораздельную, но страстную беседу по соседству, из которой, впрочем, понятны были только известные артикли.

Наконец появился промороженный автобус, совсем пустой. Я зашла в переднюю дверь, достала монеты и протянула их на ладони водителю. С задней площадки доносился печальный мат – друзья уронили бутылку. Видимо, при попытке извлечь укатившееся сокровище из-под сиденья один из моих попутчиков упал и возился теперь беспомощно на полу, как перевернутый на спину жук. Водитель не торопился. Я покорно ждала.

Вдруг рядом послышалось шумное сопенье. Уцелевший в борьбе с земным тяготением пассажир, обдав сбоку мощным бормотушным духом, оттеснил меня плечом и протягивал водителю свою мзду. Не знаю, что на меня нашло. Какие веселые бесы проснулись. Но только я с сильнейшей укоризной глянула на пьяницу сквозь очочки и строго, чуть надменно сказала:
– Как вам не стыдно, молодой человек. Разве вы не видите, что я тоже стою и жду, чтобы заплатить.
Большого эффекта, понятное дело, не ждала. В ухо бы не дали.
Алкаш вытаращил на меня глаза. Явно сконцентрировался. И вдруг, отскочив, сделал невыразимо элегантный приглашающий жест:
– Прошу! – и, чуть помедлив, добавил с легкой обидой: – Я тоже культурный!