Один мой любимый писатель…

Один мой любимый писатель рассказывает о другом. Самуил Лурье о Пантелееве. Всю вымученную шелуху бодрого советского фуфла давно сдуло и развеяло, а рассказы о детстве, Шкида и жемчуг записных книжек остались. И даже “Леньку Пантелеева”, повесть, которой Пантелеев стыдился всю жизнь, я недавно перечитывала – ею удивительным образом связались три моих города: Петербург, Ярославль и Казань. Причем в Казани я никогда не была, но буду непременно.
Но до чего же несчастным было все то поколение, боже мой.

…Его соавтор был расстрелян. Обязательно надо сказать, что с того самого дня «Республику ШКиД» запретили. Потом её стали издавать. Сначала предложили Алексею Ивановичу издавать её под своей собственной фамилией, и некоторое время были такие издания. Но он всегда, с точностью до копейки, откладывал гонорар Белых для его дочери. Он совершенно не обязан был это делать. Обязан был, как честный человек, но кто имел такую щепетильность в ту пору? Он следил за судьбой его дочери, дочери своего соавтора.

…Он был только по видимости детским писателем. По своей природе он был моралист. И мизантроп. Это очень трудно – детскому писателю быть мизантропом. Но его раздражали взрослые, да и дети, по правде говоря, раздражала царившая вокруг жизнерадостная пошлость. И в его записных книжках это очень видно, с которыми произошла трагическая история, потому, что они частично изданы. Но они изданы в советское время, они подверглись фантастической правке. Десятками страниц вырезалось, особенно блокадные страницы.

…У каждого советского писателя, который старался быть порядочным, были свои проблемы этого рода. Каждому надо было что-то скрывать, и у каждого были эти крючки. Кроме тех, кто умел их переваривать. Были люди, которые с удовольствием эти крючки ели, как будто они были из крема. А были такие, которым они впивались под кожу, под рёбра, в жабры… И он ходил по течению на многих, многих этих леска, крючках. И видно было, что ему всё время больно.