А я люблю Москву

А я люблю Москву. Хотя и видела ее всего пару раз. Сначала-то оно конечно… особенно если едешь задумчиво на машине мимо полумертвых тоскливых деревень, едешь-едешь, едешь-едешь… И с размаху врезаешься в несусветно огромное, даже громоздкое – чудо-юдо рыба кит, и даже дышит так же, тяжело поводя боками; перенаселенное, психоделических окрасов, и это вот – разнузданное, к цыганам в Яр! – что не вытравишь ничем, никаким европейским лоском не прикроешь. В результате легкий шок и поиск темной тихой норы, в которую бы шмыгнуть и отдышаться, – какой-нибудь облезлый бы двор-колодец найти, где мало света, воздуха и людей; церемонности питерской алчешь безотчетно, вежливой бесцветной отчужденности. Где же та невидимая стеночка, за которой прячется почти каждый петербуржец? Зачем ее убрали москвичи? Главное, как они без нее живут? Это же неудобно!
Потом попривыкнешь, присмотришься к ним, пальцем осторожно потрогаешь – а смотри-ка, ничего такие, даже симпатичные. Да нет, определенно симпатичные. Да просто сказочные! Главное под правильным углом разглядывать.

Утром у входа в метро повстречался мужчина с голубыми глазами. Он так раскачивался, что я подумала – матрос! Долго плавал по Москве-реке в бурю, привык к качке. А потом он дохнул в мою сторону, и я совсем уверилась в том, что это матрос. Никто раньше после первого же взгляда никогда не говорил, что готов охранять меня всю жизнь. А он сказал. И действительно, охранял все то время, пока я ориентировалась на местности и покупала билет, то есть минут пять. Потом, правда, устал и лег отдохнуть. Что не отменяет!

Днем мы пошли с Хиной Члек гулять. Для начала зашли в кондитерскую. Наелись пирожных до отвала. Вышли из кондитерской. И отправились дальше, оживленно беседуя. В конце беседы и бульвара обнаружилось, что в кондитерской с нас не взяли денег. Я же говорю, москвичи совершенно разнузданные люди. Обсуждая эту мысль, мы попали в тополиную метель. Хина, как опытный московский Сусанин, вывела нас к какому-то памятнику. Под памятником сидел грустный бомж и веселое семейство азиатских попрошаек в оптимистичного цвета лохмотьях. Все они слушали танго. Повторяю – они слушали танго. Я себя ущипнула, предположив, что московские пирожные являются сильным галлюциногеном для слабых петербургских умов, и из метели возникли еще и танцующие пары. Танцевали они изумительно. А когда останавливались, чумазые восточные дети кричали: “Еще! Еще!” Танцоры элегантно раскланивались, все присутствующие хлопали, метель невозмутимо продолжала танцевать.

Поздно-поздно вечером я возвращалась в свое временное пристанище. Идти нужно было от метро “Университет” до Ленинского проспекта. Как человек альтернативно одаренный и полагающий, что белые ночи прилагаются к любому русскому городу, отправилась дворами, с каждым шагом все больше погружаясь во тьму и, соответственно, возмущаясь удивительной непрактичностью москвичей по части освещения. Совесть тирана по сравнению с той ночью – люстра Большого театра. Кстати о люстре. Почему-то именно в этот вечер не горел ни один фонарь. Я какое-то время относительно спокойно нащупывала путь, а потом увидела людей, которые чинили автомобиль. Мне так показалось. Во всяком случае, у них был открыт багажник. Еще у них был фонарь. И, как в том анекдоте про женщину на кладбище, я к ним засеменила с типично длинным петербургским вопросом: “Здравствуйте, будьте добры, скажите пожалуйста, как пройти к Ленинскому проспекту?” Да, а происходило все это как раз после истории с Багдасаряном. И тут люди ко мне поворачиваются, оказываются небритыми черными мужчинами, и один говорит с легким армянским акцентом… Не помню, что говорит, потому что ужаснулась молниеносно и бесповоротно. И в то время, как страшный армянин объяснял мне дорогу, я панически думала: “Боже-боже, никогда больше такую короткую юбку! Никогда! Зачем я ношу эти каблуки, на них же невозможно убежать! Они стучат! Боже мой, у меня нет в сумочке ничего грознее карандашика для глаз! Никогда больше юбку выше колена!” Понятливо закивала и куда-то отправилась, стараясь ступать быстро и на цыпочках. И уже довольно прилично таким балетным манером отошла, как сзади послышался топот и крик: “Дэвушка! Стой!” Жители окружающих домов, выглянув в окно, могли наблюдать интересный феномен: свечение, исходящее от живого человека, поскольку в тот момент я уже была готова к мученическому венцу. “Дэвушка! – слегка запыхавшись, сообщил преследователь, догнав жертву. – Не туда идешь! К проспекту – направо и прямо! Иди, покажу”.

В общем, москвичей я теперь люблю больше, чем это допустимо негласным договором между петербуржцами и москвичами. И когда говорят про Москву, вспоминаю “Я буду охранять вас всю жизнь”, тополиное танго и правильную дорогу от метро “Университет” до Ленинского проспекта.