Позвонила маме узнать, как дела

Позвонила маме узнать, как дела. Мама, среди прочих сообщений, жаловалась на внучку, которая приходит домой поздно, от учебы норовит увильнуть, а в последний раз вообще обнаружена родителями с засосами на шее. Произошел очередной скандал, в результате которого Евасик был побит скалкой по филейным частям. Но гордый дух тинейджера не сломить побоями, и в ответ на укоры бабушки прозвучало сакраментальное “Не суди по себе!” Мама потеряла дар речи.

Ева вообще славится в семье гордым и независимым характером, а также привычкой всегда оставлять за собой последнее слово. К тому же в детстве она поразила нас невиданной степенью ревности. Это чудовище (ревность, I mean) в первый раз сверкнуло зелеными глазами, когда я приехала с новорожденной Танькой к родным. Трехлетняя Ева страстно ожидала приезда любимой тетки, подарков, игр в конька-горбунка и бумажных кукол. Тем более она была неприятно поражена наличием при мне какого-то крикливого свертка.

Содержимое свертка еще больше испортило ей настроение. Вокруг хныкающего, беспорядочно сучящего конечностями младенца немедленно засюсюкала все домочадцы, яростно размахивая погремушками, сосками, пеленками и прочими бесполезными предметами. Тетка в конька-горбунка играла, но как-то спорадически, беспокойно поводя ушами в сторону комнаты с новорожденной, к тому же то и дело прерывала игру на кормления и глупые укачивания.

Оскорбленная в лучших чувствах Ева пыталась обратить наше внимание на то, что лялька КАКАЕТ В ПЕЛЕНКИ, а она, Ева, ходит на горшок – посмотрите сами (немедленно притаскивался эмалированный, еще когда-то мой, горшок и действие производилось на месте), но ослепленные в своем безумии взрослые продолжали этот возмутительный миракль. Более того, единственная реакция, которой ей удалось добиться, – рассеянная реплика родителей – Ева, почему ты какаешь в комнате? Это нужно делать в туалете.

Мы, в общем-то, понимали, как ей обидно, и ситуацию пытались сгладить, но это неважно получалось. Всю степень ревности я осознала как-то вечером, когда несла в одной руке дочку, а в другой – клизму. Евасик, как всегда, отирался рядом, внимательно следя за моими приготовлениями. Что ты собираешься делать, Таня, – спросила племянница. Клизму, солнышко. Когда у маленьких деток болит животик, им делают клизму,- ответила я, поглаживая дочке животик по часовой стрелке. Ева несчастными ревнивыми глазами обвела пеленочный плацдарм, потрогала пальцем “грушу” и, заглянув мне в лицо, попросила: “Я тоже хочу клизму”. О-о, Шекспиру и не снились такие страсти!

В конце концов ожесточенный Евасик решил принять меры. Меры эти принесли много хлопот. Стоило нам оставить мирно сопящую Танюшку одну, как немедленно раздавался плач и удаляющийся топот быстрых крепких ножек. Благоразумно сховавшаяся под кровать обладательница ножек и весьма шкодливых ручек от каких-либо террористических действий возмущенно отпиралась, хлопая длинными ресницами и надувая губки.
Но, как принято писать в плохих книжках, время все лечит, и Ева постепенно свыклась с мыслью, что лялька останется при мне надолго, что обижать ее нельзя, а то можно получить по ушам, а конфет и прочих радостей жизни при этом можно не получить.

Через пару лет, когда я приехала снова, племянница уже подросла и отнеслась к проблеме творчески. Она решила скомпрометировать конкурентку. Барто и Михалков, рисунки гуашью, акварелью, спектакли, разыгрываемые с помощью Барби и Кена – все пошло в ход. Трехлетняя Танюшка с тихим восторгом смотрела, наклонив голову набок, на многоталантливую сестру. Ева уверенно помыкала малышней, чувствуя себя снова на коне.
И вот мы поехали на дачу.

На даче был чердак, ежи и заросли прекрасной, душистой черной смородины. А неподалеку от смородины росла старая яблоня. Под ней мама положила большую черную шину, уж не знаю, откуда она ее укатила. В шину насыпали песок, рядом сложили груду разноцветных совков и формочек. Тут девчонки и проводили целые дни. Я поблизости занималась огородными делами, тем более что в то лето на кусты напали полчища гусениц, и приходилось их вручную собирать. Ставилась синяя деревянная скамеечка, рядом банка, в банку ссыпались шерстистые вредители. Наконец почти все кусты были очищены, остался только один. Я сидела на своей скамеечке, отдирала возмущенных гусениц от листьев и рассеянно поглядывала на девиц. В тот день Ева затеяла новую игру под названием “построй квартиру”. Свою. Отдельную. Я тогда посмотрела на племянницу с уважением, а дочке посочувствовала.

Ева взялась за дело лихо. Пыхтя, она таскала камни, кирпичи, кастрюли, сорняки и прочий строительный материал, как трудолюбивый муравей. Прижимая к замурзанному животу какую-нибудь деревяшку, победоносно поглядывала на Танюшку, которая растерянно разглядывала стройку века. У моей бедной дочки были разложены какие-то неубедительные пучочки соломы, два-три камушка и формочки. В очередной раз волоча мимо сестры “нужную в хозяйстве вещь”, Ева важно обронила: “И телевизор!”

Тут я отвлеклась, а взглянув через некоторое время в сторону девчонок снова, заметила, что Танюшка сидит на корточках, опустив голову и, как мне показалось, закрыв лицо руками. Плачет, подумала я и торопливо поднялась, опрокинув банку. Волосатые узницы, бормоча свои гусеничные молитвы, торопливо поползли обратно на освоенные делянки. Перескочив не без ущерба для редиски и морковки несколько грядок, я подошла к скорчившейся фигурке и присела рядом. “Эй, малыш!” Сквозь дырку в яблоневом листке на меня вдумчиво глянул серьезный карий глаз. Второй глаз был зажмурен и для надежности придерживался измазанным в смородине маленьким пальцем. Слез не было и в помине.

Сзади послышалось сопенье – Евасик заметила простой рабочей силы, оставила свой евростандарт и, полная соревновательного пыла, возмущенно вопросила: “Почему ты не строишь квартиру?!” Танюшка тихонечко ответила: “Я строю” – “А где телевизор?!” – “Вот он”, – и дочка протянула зеленый лоскуток. Кузина взяла лист. Посмотрела с одной стороны. Подумала. С другой. Подумала. Понюхала. Неожиданно потеряв апломб, удивленно спросила: “А как он включается?” Признаться, я затаила дыхание. Мне было ужасно интересно, что дочка ответит. “Вот так. Ты просто смотри в него – и тогда увидишь”. Ева неуверенно прижала листик к лицу. Танюшка миролюбиво сорвала другой, проковыряла в серединке отверстие и углубилась в созерцание. Я пошла обратно к кусту. Проходя мимо великолепного люкса – с большим, прекрасным телевизором из двух тазов, десятка кирпичей и куском пленки, экспроприированной у зажиточной бабушки, – оглянулась. Девочки сидели неподвижно, тонкие солнечные лучи, прорвавшиеся сквозь яблоневую листву, гладили две пушистые макушки – золотистую и каштановую. Дойдя до скамеечки, села. Сорвала целый еще лист. И… в общем… Вы правильно поняли. В моем миниатюрном телевизоре шла передача. Про изумрудных гусениц. Траву. Про солнце и запах черной смородины.

Да-а… А на следующий год я привезла нового конкурента – Митю. И теперь уж кузины объединились в борьбе с препятствием к спокойной безоблачной жизни. Про это я тоже как нибудь напишу. Потом.