Маленькие, хрупкие, ветхие, как истлевшие…

Маленькие, хрупкие, ветхие, как истлевшие бумажные куколки из старого комода. Татьяна Назаровна ничего не слышала, а Александра Назаровна – ничего не видела. Жили вынужденно вместе, в малюсенькой однокомнатной квартире Александры возле площади Мужества, после того как младшую, Татьяну, шустрые молодые родственники выжили из ее квартиры. Буквально повторили сказку о лубяной избушке – вселилась пожить сначала племянница из соседнего города, потому что ей было неудобно каждый день ездить на учебу, потом у нее появился супруг, потом ребеночек, а потом гостеприимная Татьяна, обобранная вплоть до нитки от любимой швейной машинки, как-то вдруг оказалась на улице.

Обстоятельства нашего знакомства были довольно неловки. Старшая, 92-летняя Александра, обижала 86-летнюю Татьяну. Вообще-то совместная жизнь облегчала многие стороны существования – почти слепая старшая отлично слышала и отвечала на телефонные звонки, а глухая младшая зато видела и занималась домашним хозяйством. Но Александра с юности отличалась пылким нравом, и однажды побила провинившуюся в чем-то сестрицу клюкой.
Я пришла домой и обнаружила у свекрови в гостях старушку, которая горько плакала. Ситуацию, как это ни странно, удалось разрулить за несколько месяцев. До сих пор не знаю, дали бы бесхозной Татьяне отдельную квартиру, если бы я не наврала в жилищном комитете, что работаю на немецком телевидении, которое снимает про русских ветеранов фильм, и Татьяна – главная героиня. Мы с трепещущей Татьяной ходили по чиновничьим кабинетам, и хорошо, что она ничего не слышала, иначе от моего вранья ее морщинистые уши свернулись бы в трубочку. Я требовала навешивать для этих визитов военные награды, чтобы ими для пущей убедительности побряцать, но Татьяна сразу делала вид, что не понимает, о чем речь. Короче, квартиру дали, и я до сих пор думаю, что кто-то там, с небес, засмеявшись, нам помог.

А когда она уже собралась переезжать и мы сидели втроем – я, Татьяна и присмиревшая Александра, ожидая какую-то комиссию из жилконторы, – случайно свернули на тему войны. В Великую Отечественную Татьяна была регулировщицей, а Александра – медсестрой. Собственно, весь разговор длился минут пять. Я спросила, чего им больше всего тогда хотелось. Ожидала: “Победы”. Ну, или в крайнем случае: “Выжить”. Татьяна, как всегда, ответила невпопад, потому что не расслышала, а переспрашивать она стеснялась. Александра разгладила костлявыми фиолетовыми ручками скатерть и сказала: “Я мечтала, когда кончится война, рухну в постель – и буду спать, спать, спать. И наконец отосплюсь”.

Первая умерла Александра Назаровна. А пару месяцев назад – Татьяна Назаровна. Она до самого конца моталась к нам через весь город, и всегда привозила гостинцы – апельсины, шоколадки, зефир. Однажды прознала, что мой муж любит семечки, и с тех пор к сладостям и фруктам присоединились “Атаманские”. Пакеты эти были тяжелые. Я ругалась, требовала прекратить безобразие. Татьяна делала невинное лицо и скрипучим голоском отвечала: “И не слышу, не слышу я ничаво! О чем говоришь-то? Не слышу!”
Обнимала нас крепко, когда уходила, а я боялась уж очень обнимать – хрупкие у нее были косточки, совсем птичьи.