По просьбе Оли…

По просьбе Оли sart27 повторяю рассказ про Сережу из цикла “Дети Советска“. Лёля – это моя бабушка. Сережа – ее младший брат.
С днем Победы всех нас.

…В опустевшем доме было страшно. Однажды Лёля сказала: “Сходи вниз, к дяде Пете. Пусть идет к нам ночевать”. Дядя Петя спал под одеялом и на призывы Нины никак не отвечал. Она отвернула одеяло и наткнулась взглядом на мертвое оскаленное лицо.
Лёля тоненько звала в окно прохожих: «Дяденька, идите к нам». Иногда приходили переболевшие. Кто-то поил девочек молоком с жидким дегтем. Девочки не понимали, зачем. Они хотели молока без дегтя.
Нина щурилась на кружку – после тифа у нее развилось осложнение: сильнейшая близорукость. К счастью, через месяц она исчезла.
Наконец кто-то написал старой знакомой родителей – Анастасии Константиновне Глушковой – в Советск.
Она приехала. Малыш Сережа, еще весь в отеках, больной после тифа и скарлатины, протянул к ней ручки: “Мама!” Следом за юбку ухватилась Лёля, зарылась в складки, прижалась. Она увезла с собой обоих.

Когда Анастасия Глушкова привезла малыша в Советск, врач покачал головой и сказал, что ребенок вряд ли будет когда-нибудь нормально говорить – две перенесенные тяжелейшие инфекции, потеря родителей, больница… Он все время стонал и повторял: “Мама тюпу, мама кати, мама тели…” И еще “Мама мо”. “Мо” для него ставили на загнетку или на вьюшку печки, чтобы не остыло. Постоянно брали на руки и кормили, кормили, кормили… Через две недели Сережа стал поправляться, отеки спали, открылись глазки, и он начал улыбаться.
Слова выговаривал, правда, действительно плохо – заикаясь, невнятно. Но полюбили его все сразу – малыш был прелестный. О приемной маме нечего и говорить – отовсюду она рвалась домой к Сереже. Слово “мама” словно заполняло собой атмосферу дома. Она официально усыновила его и дала свою фамилию.

Году в 32-м Анастасия Константиновна стала замечать, что появились, как бы мы сейчас сказали, новые образовательные веяния: дети больше занимаются уборкой колхозного навоза, чем учебой.
Сережу отправили учиться в Ленинград, к Любе Саниной. Он поступил в Географический техникум, после которого брали служить на флот, а потом в Высшее военно-морское училище имени Фрунзе – приняли нехотя, надо сказать, – он был все таким же неловким застенчивым мальчиком, да еще с трудом говорил. Но когда сестры и приемная мать позже приезжали в Ленинград, им страшно нравилось гулять вместе с Сережей – встречные девушки не могли отвести от него глаз, и даже суровые ленинградские официантки в кафе “Норд”, как загипнотизированные, подавали ему мороженое без очереди.
Великую Отечественную он начал с обороны острова Ханко командиром торпедного катера, а к концу войны уже водил группы катеров. Знаменитый катерник, герой Советского Союза Осипов говорил: “У Глушкова торпедная атака – это сгусток дерзости, железной воли, хладнокровия и расчета”. За потопление немецких подводных лодок его наградили орденом Красного Знамени и выдали три тысячи рублей. Деньги были очень кстати – у приемной матери как раз тогда украли кормилицу-козу. В общем, неудачливые немецкие подводники помогли оплатить новую козу для пожилой очкастой учительницы из русской глубинки.
К концу войны он был награжден четырьмя орденами Красного Знамени, орденом Ушакова, орденами Великой Отечественной войны, двумя орденами Красной Звезды и несчетным количеством медалей.

Вот он, тот маленький Сережа, который плакал и звал: «Мама тюпу, мама кати, мама тели…»

Теперь представляете, что творилось со встречными девушками?