Кстати о птичках

“Хочу быть уткой” Орлуша
Дождливым ноябрьским днем
Я взял в руки пера и рубанул с плеча
По небу летят утки
Летят уголком стая мне хочется к ним жутко
Они же юг знаю они зимовать будут в каком нибудь чаре
А я тут бумаг груду лопачу жратвы ради
Их будут кормить дети, им будут махать руки, им солнце всегда светит
Я к уткам хочу люди
Я к уткам хочу сзади, чтоб стала мечта былью
Свободы хочу ради, и чтоб за спиной крыль, и чтоб вместо ног лапки
И чтобы как все крякать, и чтоб не нужно давки, и чтоб не по чем слякать
И чтобы моя Нюся, она как и я утка
Ушла от меня к гусю, а я бы страдал жутко
И чтоб я летел, плача, в красивейший день летом, и тут бы в меня
значит предательски в лет дуплетом,
Мой трупик несет бобик, хозяин его хвалит
Утятница мой гробик, стакан до краев налит
В живот насуют яблок и салом натрут шкурку, а после сожрут падлы,
А после споют мурку, а после еще песни про то как летят утки,
Я так не хочу честно, мне даже чуть чуть жутко
Я лучше куплю водку
Я лучше попью сутки
Я знаю теперь четко, не надо мне быть уткой
И по скриптом все ужасно в жизне зыбко, в общем я хочу быть рыбкой

Ворона

Ворона

На заброшенном балконе среди прочей мишуры
Как-то встретились вороне биллиардные шары.
Что за птица улетела и забыла путь домой?
На шары ворона села, стала греть шары собой.

Ни на шаг не отходила от приемышей своих,
Не студила, не будила, а высиживала их,
И, когда явилась осень, чтоб сорвать листву с берез,
Вдруг из цифры номер восемь показался чей-то нос.

Шла ворона через грядку, а за ней шагали в ряд,
Рассчитавшись по порядку, восемь белых воронят.
Все вокруг цвело и пело, пах листвой осенний сквер,
И ворона вдруг запела захлебнувшись буквой «р».

Позабыв про все на свете,
Пела птица на суку,
И вопили рядом дети
С номерами на боку.
(В. Качан)

Олег Григорьев

ПРО ПТИЧКУ

Хоронили дети кошку
Кошку с плачем провожали
Под трезвон кастрюльных крышек.
На балконе толстый дядя
Брил свой толстый подбородок
Безопасной тонкой бритвой.
Как увидел этот дядя,
Что внизу хоронят кошку.
Говорит: “Вот это нате!”
Говорит: “Хоронят кошку”,
Говорит: “Подумать только!
Никогда бы не подумал:
С плачем кошку провожают
Под трезвон кастрюльных крышек”
Из детей, который больше,
Говорит ему: “Не кошку”,
Средний тоже утверждает:
“Мы хороним, но не кошку”
Самый маленький детеныш
Говорит сквозь слезы: “Птичку.
Эта кошка съела птичку,
Мы поймали эту кошку
И несем ее в коробке
Всем ребятам напоказ”.
“Ну! — воскликнул толстый дядя.
Вот так так!” – и рассмеялся.
Говорит: “Я видел много,
Но такое – в первый раз!”

Условно про птичку. А.А.А.

Был он ревнивым, тревожным и нежным,
Как Божие солнце, меня любил,
А чтобы она не запела о прежнем,
Он белую птицу мою убил.

Промолвил, войдя на закате в светлицу:
“Люби меня, смейся, пиши стихи!”
И я закопала веселую птицу
За круглым колодцем у старой ольхи.

Ему обещала, что плакать не буду,
Но каменным сделалось сердце мое,
И кажется мне, что всегда и повсюду
Услышу я сладостный голос ее.

И еще – “Ворон” По. Он в коммент не влезает… 🙁

Я на детских стишках специализируюсь

Сова (Б. Заходер)

Мудрейшая птица на свете- сова.
Все слышит, но очень скупа на слова
Чем больше услышит- тем меньше болтает
Ах, этого многим из нас не хватает.

Сова (Рената Муха)

Всю ночь, с темноты до рассвета,
На ветке сидела Сова
И песню сложила про это
А утром забыла слова.

Червяки и дятлы (Р. Муха)

“Едят ли Дятлы Червяков?”-
Спросил Червяк.
И был таков.

Ал. П-н

Птичка Божия не знает
Ни заботы, ни труда;
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда,
В долгу ночь на ветке дремлет;
Солнце красное взойдет,
Птичка гласу Бога внемлет,
Встрепенется и поет.
За весной, красой природы,
Лето знойное пройдет –
И туман и непогоды
Осень поздняя несет:
Людям скучно, людям горе;
Птичка в дальние страны,
В теплый край, за сине море
Улетает до весны.

В кругу облаков высоко чернокрылый воробей

Трепеща и одиноко парит быстро над Землей.

Он летит ночной порой, лунным светом освещённый

И ничем не удручённый, всё он видит под собой.

Гордый, хищный, разъярённый

И летает, словно тень, глаза светятся, как день.

У Стругацких, из книги “Творчество душевнобольных” 🙂

Щербаков, куда без него

После холодности безбрежной,
безнадежной, из года в год,
после медленной этой казни,
затяжной, как болезнь, как песнь,
ты, Бог весть для какой причуды,
глаз и рук своих ад и мед
вдруг распахиваешь навстречу
мне, забывшему, кто я есмь.

И молчу я, дыша едва.
Сердце вспыхивает и гаснет.
Слух не внемлет. Ни рук, ни глаз нет.
Гортань мертва.
Так, быть может, иной пернатый
с юных дней в стенах четырех,
позабыв назначенье крыльев,
долгий срок живет взаперти,
и, когда он уже не птица,
кто-нибудь – невзначай, врасплох –
открывает ему просторы:
что, мол, делать с тобой! Лети.

Но ведь это – янтарь, слюда,
безделушка ручной работы.
Уж какие ему полеты!
Беда, беда…

А представь-ка себе, что узник,
не найдя на окне замка,
от внезапности ошалеет
и шагнет, ошалев, в окно –
потому что, увидев небо
без малейшего огонька,
возомнит, что оно – в алмазах.
А такое не всем дано.

Только гений он или бахвал –
мягче камни внизу не станут.
Обманулся или обманут –
равно пропал.

Берегись выпускать на волю
сумасброда, слепца, певца.
Берегись, он весьма опасен,
ибо с бездной путает высь.
Если ж выпустишь, то немедля
сожаленье сотри с лица,
задави в себе состраданье
и тогда уж – не берегись.

Можешь с легкой душой смотреть,
как он, падая, улыбнется:
что, мол, делать с тобой! Придется
и впрямь лететь…

утка – это птица или дичь?

В.Долина
Какие тут шутки, когда улетает семья?
Последствия жутки – об этом наслышана я.
Судьба не копейка! Мне попросту не повезло.
Я Серая Шейка. И мне перебили крыло.

Семья улетает. Прощайте, прощайте, семья!
Меня угнетает, что сестры сильнее, чем я.
“Взлетай, неумейка!” – мне это с небес донесло.
Я Серая Шейка. И мне перебили крыло.

Гляжу близоруко, гляжу безнадежно во мглу.
Но я однорука и, значит, лететь не могу.
“Счастливо, счастливо!” – кричу я вдогонку семье.
Тоскливо, тоскливо одной оставаться к зиме.

Тоскливо и жутко готовиться к лютой зиме.
Последняя утка! Последняя утка на это земле.
“Судьба не копейка!” – мне здешние птицы твердят.
Я Серая Шейка. Пуская меня лисы съедят.

таки я честно просила меня остановить
Танго соловья:) http://patefon.knet.ru/40e.htm, т.е. http://patefon.knet.ru/music/patephon/Savva_-_Tango_solovya.mp3

Blue canary
Все источники говорят, что музыку написал Винченцо Фиорино, английские слова также принадлежат ему. Автором итальянских слов является человек по фамилии Карера. (ссылку потеряла, кажется)
Blue canary di ramo in ramo,
Gorgeggi al vento il tuo richiamo.
Blue canary attendi invano
Che torni al nido chi ando lontano.
Ogni fiore del mio giardino
Sullo stelo si è chinato
Ed ascolta intimidito
La tua favola accorata.
Sopra i rami del grande pino
Da quel nido dimenticato
S’ode a sera disperato
Il richiamo a chi è partito.
Blue canary che affidi al vento
Le tristi note del tuo tormento,
Blue canary nel bel tramonto
Ti sento amico del mio rimpianto.
Blue blue blue canary – pic, pic, pic – si perde l’eco.
Se piangi o canti al tramontar – pic, pic – ripete il vento.

Охотник веселый прицелится,
И падает птица к ногам.
И дым исчезающий стелется
По выцветшим низким лугам.

Заря розовеет болотная,
И в синем дыму, не спеша,
Уносится в небо бесплотная,
Бездомная птичья душа.

А что в человеческой участи
Прекраснее участи птиц,
Помимо холодной певучести
Немногих заветных страниц?
(Георгий Иванов)

О чем поют воробушки
В последний день зимы?
-Мы выжили!
-Мы дожили!
-Мы живы! Живы мы!

Арсений Тарковский

МАЛИНОВКА

Душа и не глядит на рифму конопляную,
Сидит, не чистит перышек, не продувает горла:
Бывало, мол, и я певала над поляною,
Сегодня, мол, не в голосе, в зобу дыханье сперло.

Пускай душа чуть-чуть распустится и сдвинется,
Хоть на пятнадцать градусов, и этого довольно,
Чтобы вовсю пошла свистать, как именинница,
И стало ей, малиновке, и весело и больно.

Словарь у нас простой, созвучья — из пословицы.
Попробуйте, подставьте ей сиреневую ветку,
Она с любым из вас пошутит и условится
И с собственной тетрадкою пойдет послушно в клетку.

Григорий Кружков

ЛЕБЕДЬ

Не люблю я природу, родную природу,
Мне не нравится лебедь, ныряющий в воду
С очевидною целью набития зоба;
Если лебедь с подругой — не нравятся оба.

Птица-двойка, невинного бич ангелочка,
Мне милей; подгреби к ней ничтожная точка,
Плюсик маленький, крохотная запятая, —
Лишь зрачком поведет, никого не глотая.

Двойка мне симпатичней, чем лебедь, — за то, что,
Как душа, с матерьяльного снятая кошта,
Незлобива, рассеянна и бескорыстна:
Птичка Божия, сущая ныне и присно.

Олег Губарь

СОВА

На кустах чертополоха,
анонимкою, ничьей,
пореветь не так уж плохо
в тусклом мареве свечей.

Стебли крохкие, сухие —
режет кромка, ранит штырь.
Ночь накрыл епитрахилью
шелестящей нетопырь.

Мшистых тучек провисанье,
причитанье наверху.
Звуконосное касанье
с написаньем: «Ух-ху-ху».

Плач порочный, чревоточный,
прогрызающий дыру,
плач полночный, внеурочный, —
потому что я умру.

И спросонья, в полудреме,
исповеданной виной,
от Фомы и до Еремы
явь стоит передо мной.

Любимое 🙂

БАЛЛАДА О ЛАСТОЧКЕ

Вставал рассвет над Леной. Пахло елями,
Простор алел, синел и верещал,
а крановщик Сысоев был с похмелия
и свои чувства матом выражал.

Он поднимал, тросами окольцованные,
на баржу под названьем “Диоген”
контейнеры с лиловыми кальсонами
и черными трусами до колен.

И вспоминал, как было мокро в рощице
(На пне бутылки, шпроты. Мошкара.)
и рыжую заразу-маркировцицу,
которая ломалась до утра.

Она упрямо съежилась под ситчиком.
Когда Сысоев, хлопнувши сполна,
прибегнул было к методам физическим –
к физическим прибегнула она.

Деваха из деревни, – кровь бунтарская! –
она (быть может, с болью потайной)
маркировала щеку пролетарскую
своей крестьянской тяжкой пятерней…

Сысоеву паршиво было, муторно.
Он Гамлету себя уподоблял,
в зубах фиксатых мучил “беломорину”
и выраженья вновь употреблял.

Но, поднимая ввысь охапку шифера,
который мок недели две в порту,
Сысоев вздрогнул, замолчав ушибленно,
и ощутил, что лоб его в поту.

Над кранами, над баржами, над спицами,
ну, а точнее – прямо над крюком,
крича, металась ласточка со всхлипами:
так лишь о детях – больше ни о ком.

И увидал Сысоев, как пошатывал
в смертельной для бескрылых высоте
гнездо живое, теплое, пищавшее
на самом верхнем шиферном листе.

Казалось, все Сысоеву до лампочки:
Он сантименты слал всегда к чертям,
но стало что-то жалко этой ласточки,
да и птенцов: детдомовский он сам.

И, не употребляя выражения,
он, будто бы фарфор или тротил,
по правилам всей нежности скольжения
гнездо на крышу склада опустил.

А там, внизу, глазами замороженными,
а может, завороженными вдруг
глядела та зараза-маркировщица,
как бережно разжался страшный крюк.

Сысоев сделал это чисто, вежливо,
и краном, грохотавшим в небесах,
он поднял и себя, и человечество
в ее зеленых мнительных глазах.

Она уже не ежилась под ситчиком,
когда они пошли вдвоем опять,
и было право к методам физическим
Сысоеву не нужно прибегать.

Она шептала: “Родненький мой…” – ласково.
Что с ней стряслось, не понял он, дурак.
Не знал Сысоев – дело было в ласточке.
Но ласточке помог он просто так.