Добрый вечер…

Читаю возмущенных наблюдателей от Прохорова, которых поперли с участка в первые же секунды, и радуюсь, что запаслась таким количеством разнообразных бумажек. Изначально я была наблюдателем от СМИ с двумя документами. Накануне бес перфекционизма погнал на последнюю лекцию, в семь вечера.

Среди совершенно одуревшего от противоречивой информации народу, который тыркался в разные стороны, меня поймала взмыленная девочка-организатор:
– Вы от кого идете?
– От прессы.
– Давайте я вам еще от Прохорова выдам направление? На всякий случай?
И я разжилась приличной стопкой бумажек от снулого миллиардера. Только, довольная до невозможности, приехала домой в одиннадцать вечера, как позвонила координатор Татьяна:
– Вы от кого идете?
– От Прохорова.
– Ой! – ужаснулась тезка. – От Прохорова не пускают! На участках уже сидят фальшивые представители!
– Тогда от СМИ, – гордая своей предусмотрительностью, ответила я.
– А у вас есть свидетельство о регистрации СМИ с печатью?
– Нету…
– Ой-ой! Вас точно не пустят! Приезжайте прямо сейчас ко мне на Ломоносовскую, у меня есть!
И он, как сказал поэт, покорно в путь потек.
В общем, после всего этого я была настолько взъерошена мыслями, что заснула в час. И проснулась в полпятого. На месте нужно было быть в 7.15. Идти мне три минуты – участок в спортшколе напротив.

Пустили без проблем. Даже не пришлось предъявлять свидетельство о регистрации СМИ с печатью, добытое в полночь, как цветок папоротника.
Мне показалось, что члены комиссии были польщены вниманием прессы.
– А вы нас будете снимать, да? И статью напишете?
– Если станете безобразничать, обязательно напишу, – сурово отвечала я.

Наблюдатели официальные – абсолютно пустое место. Можно считать, что их нет.
Индифферентная ко всему тетенька в красной хламиде, с начесом на квадратной голове, от ЛДПР; учительница из спортшколы, к которой потом все время подходили бывшие ученики, плюс здоровенный рыжий парень, оба от едросов; и подтянутая, с аккуратной стрижкой пожилая дама от Прохорова. Причем я ее помню по думским выборам, то есть где эта женщина получила направление, остается интересной загадкой. Если бы я предъявила документы от Прохорова, то на участок бы не попала. Но у нас с собой было, что называется.
Из независимых оборону держали молодая дотошная яблочница Света – член комиссии, и ее подружка – кругленькая болтливая наблюдательница от справедливороссов, от которой, впрочем, толку было немного. Горестно добавлю, что и от меня, боюсь, тоже.

Во-первых, была недостаточно настороже. Чтобы я начала смотреть драконьим глазом, надо, чтобы мне кто-нибудь нахамил. Ну хоть чуть-чуть. Но члены комиссии, особенно молодая председательша, были настолько предупредительны и любезны, что разоружили меня на корню. На думских, кстати, эта девушка была секретарем комиссии, а нынешний секретарь – очень пожилая учительница – председателем. Я гадала, почему их поменяли местами и какой промах допустила старушка, а когда вышла во второй половине дня на крыльцо потрепаться с охранником и увидела ее, со слезами на глазах жадно затягивающуюся сигаретой, вспомнила, как в прошлый раз ее отпаивали валокордином. Потом оказалось, что председатель и секретарь – мама с дочкой.

В середине дня выскочила на десять минут домой. Тут же сунулась в политизированный отсек френд-ленты и обнаружила пост учительницы, которая смотрела шоу, предоставляемое вебкамерами с участков. А я вижу, где идут махинации, – писала учительница. – Перед одним из членов комиссии лежит яркая линейка. К этому столу подходят чаще всего. С виду все как обычно, открывается паспорт, списываются данные – но прописка не проверяется, а после того как человек отходит, делается еле видная отметка.
Я рысью помчалась обратно. Влетела на участок и узрела, совершенно шокированная, что линейка лежит на каждом столе. Даже у моей яблочницы. И везде – яркая. Тут я вспомнила “Огниво” и поняла, что чувствовала фрейлина, когда утром обнаружила белые кресты на всех воротах. Линейки, впрочем, были разного цвета.

Избиратели в основном шли пожилые. Молодых – очень мало. В общем, все, кто хотел голосовать против, но побрезговал идти на выборы, поработал на получившийся результат.
Хватало людей, которые заходили со скандалом на лице. То есть они знали, что их хотят обмануть, но поскольку не понимали, как именно это будет проделано, то цеплялись ко всякой мелочи. Часов в одиннадцать на выходе затормозили высокого парня, который пытался вынести бюллетень. Секретарь зашумела:
– Нарушитель! Наблюдатели! Зафиксируйте! Он пытался вынести бюллетень!
Парень отругивался:
– Я всегда выношу бюллетени!
– Может, вы его хотите продать, – заметил охранник.
– Нет! Я их коллекционирую! У меня уже дома шесть штук!
– Мужик, – сочувственно сказал охранник, – седьмого не будет.
– Тогда я его разорву! Я имею право его разорвать?!
– Имеете, – согласилась председательша.
И он демонстративно разорвал бюллетень в мелкие клочки и засунул их в урну.

Часов в пять пришел пожилой мужчина. Долго, насупившись, присматривался к наблюдателям. Наконец стал опрашивать, от кого они. При словах учительницы и рыжего “От Путина” посмотрел, как на какашки.
– А кто у вас от независимых?
– А вот девушка.
– Вот вас-то мне и нужно, – обрадовался он. С заговорщицким видом отвел меня в сторонку и пониженным голосом подробно объяснил, какие махинации проделывают с дополнительными списками. Толково, кстати, объяснил. – Вы за ними присматривайте, – потребовал напоследок.

Уже под вечер выяснилось, что, обходя урной стариков по домам, пропустили один адрес. Оскальзываясь, потащились по ледяным колдобинам втроем, я и двое мужиков из комиссии. В искомой квартире было полутемно, бедно и неопрятно. С веревки свисали сохнущие ползунки, где-то попискивал ребенок и бубнил телевизор. На кухне хозяева, по-видимости муж с женой, пили из банок пиво. Встретили нас, впрочем, приветливо.
– Мама! – заорал мужик. – Мама! К тебе пришли с урной!
Послышалось шаркание и стук. Опираясь на клюку, приковыляла старушка лет за сто. Настолько древняя, что было непонятно, как она еще передвигается.
– Ну-ка, – сказала она неожиданно бодро скрипучим голоском, – где бюллетень?
– Cмотри не промахнись! Путин твой в последней графе! – насмешливо высказался мужик.
Старушка занесла сморщенный кулачок с шариковой ручкой над будущим страны.
– Мама… Ну мама…
Старушка вдруг пакостно захихикала:
– Да, я за Путина! – и чиркнула галочку в пятой строке.
– А мы эти… как их… агенты го… го… Гондураса, – невесело засмеялся мужик, подмигнул нам и чокнулся банкой с супругой.
Шли обратно в участок, и я думала, что сколько по всей стране таких старушек проталкивают сейчас скрюченным пальцем в урну бюллетень, и что помрут они через полгода-год, а то и вообще через несколько дней, – а нас оставят хлебать полной ложкой последствия своих галочек.

После девяти все как-то разбрелись. Учительница из спортшколы любовно показывала фотографии своих учеников на стенах. Дама “от Прохорова”, тоже педагог, ужасалась интересу подрастающего поколения к сексу. Женщина в красном безучастно сидела в сторонке. Рыжий парень слушал “Эхо Москвы”.
Мы разговорились с мамой председательши, Виторией Петровной.
– Откуда у вас такое необычное имя? – спросила я.
– Папа назвал. От “вита” – “жизнь”. А когда крестилась, назвали Викторией. Так что я теперь и жизнь, и победа… Не зря все же имя дают. Все мои умерли рано – и папа, и мама… друзья… А мне вот шестьдесят восемь, а я – видите? – Она, приосанившись, улыбнулась, но быстро опять поникла. – Так устала от всего этого, вы не представляете. Не буду больше на выборах работать. Такое унижение. Пойду опять с детьми заниматься.
– С маленькими? – спросила я.
– Почему с маленькими? – удивилась Витория. – Я подростков люблю. Вообще-то работаю в училище, с трудными.
– А они вас… э-э… не обижают?
– Нет, – твердо ответила учительница. – Никогда. – Тут она оживилась. – Знаете, какие они приходят? Особенно девочки. Ужас! Разговаривают только матом, курят, пьют. А у нас, год пройдет, – и начинают меняться.

А дальше, честно говоря, я настолько устала, что плохо помню, как завершился день. Помню, как требовала, чтобы неиспользованные бюллетени гасили до подсчета голосов. Пачка была толстая, и чтобы погасить все разом, уголки отпилили ножом. Как во время подсчета голосов гадали, засчитывать ли за галочку художественно выполненный член, нарисованный в квадратике Прохорова (засчитали). Как все обрадовались, когда кому-то позвонили и сказали, что метро работает до двух ночи. Как расстроились, когда оказалось, что это только в Москве. Как голубоглазый мужик из комиссии, поносивший утром злокозненную Америку, спрашивал у всех, на какой волне вещает “Эхо Москвы”, чтоб узнать последние новости, а на вопрос “Почему именно Эхо?” ответил: “Так остальные-то все врут!” Как нас звали в соседнюю комнатку поесть бутербродов, мы зашли, а через секунду вспомнили, что нельзя, и в панике кричали “Откройте дверь!” Как яблочница просила, чтобы я поехала с ней в ТИК, потому что ей потом страшно одной возвращаться на такси, а я чуть не заплакала, представив, что лягу спать в пять утра и что ждать у ТИКа придется на улице, поскольку журналистов не пускают. Как председательша сказала, что отвезет потом яблочницу из ТИКа домой. Как нам выдали копии итоговых протоколов.
Дома, рухнув на постель, успела подумать: “Больше никогда”.
Но теперь я так не думаю.