Ну что, все побежали…

В августе 91-го я в деревушке Борслево Ярославской области отдыхала пряталась с годовалой дочкой от питерского лета, карикатуры южных зим. Домов там – теленок начихал, а население за небольшим исключением представляли доживающие старики и кой-какая сельхозживность. Основные занятия у меня были до крайности идиллические – собирать ягоды на варенье и гусиное гуано, последнее к варенью уже не имело ни малейшего отношения и было маминым ноу-хау. Мама считала, что это незаменимый продукт для подкормки корневой системы крыжовника. В результате моей деятельности деревня была чиста, как Красная площадь, а гуси, кажется, решили, что я их личный почетный золотарь.

Гуси, разумеется, были не мои, а соседей, строивших дом напротив нашей избушки. (Люди тогда были бессребренники, поэтому они не препятствовали умыканию своего добра.) У их родственницы, бабы Нины, мы брали молоко, поэтому когда она зашла с вопросом, умею ли я делать уколы, отпираться было неудобно. Нина, пригорюнившись, рассказала чуть не со слезами, что у нее занемог поросенок Борька. “Вот такой был, как ушко, такого выкормила из соски!” – и показывала на пальцах, какой маленький был Борька. Нежный свин что-то не то съел и заскорбел животом. К тому же у него поднялась температура. Сельский ветеринар вручил хозяйке шприц и ампулы и отбыл. А почему он так спешно отбыл, я поняла, когда зашла в хлев.

В теплой пахучей полутьме зашуршало, могуче хрюкнуло, и стало ясно, что вот это огромное грязно-розовое нечто с сопливым, похожим на гигантский масленок с двумя дырками, пятаком, – мой пациент. Тот самый, который как ушко. Которого из соски. Нина, перекрыв собой путь к отступлению, неумолимо протянула мне шприц размером со стакан. В конце концов, какая разница, подумала я, зашла с тыла, мысленно расчертила Борькин филей на четыре части, попыталась выделить верхний наружный квадрант – и воткнула иглу. Хряк перестал сопеть. Осмыслил происходящее. И заголосил “Спасите-помогите!!!” таким пронзительным дискантом, что с потолка посыпалась труха. Одновременно он скакнул, словно исполинская розовая блоха, и заметался по хлеву. Из Борькиной ягодицы бандерильей торчала игла. Шприц остался у меня в бесчувственной руке. Я пискнула: “Убежал!” Старуха хладнокровно сказала: “Я буду держать, а ты делай” и притиснула тщедушным телом хряка к стене. В результате победило насилие. Развлекались мы так неделю, Борька меня уже видеть не мог, и я поняла, что гораздо проще пришить ножки зайчику, который попал под трамвай, чем сделать инъекцию свинье, или же Чуковский все наврал про Айболита.

А все же чувствовала я себя совсем на задворках цивилизации, это было прекрасное ощущение. Соседи целыми днями что-то там невозмутимо стучали, пилили, строгали, пока я фланировала туда-сюда то со шприцем, то со своим волшебным ведерком. Вечером приходило серьезное семейство ежей. С фермы доносилось благоухание навоза. В бору, который слева, водилась лещина и убежавший из стада бык.
Скоро на три дня навестить родимую деревенщину приехал муж.

Хочу спросить, что делает нормальный горожанин в деревне? Пьет водку? Делает дитяте козу? Деревянную лошадку? Поправляет забор? Не фига. Он даже не собирает гусиное дерьмо. Он включает телевизор. Раз включил. Два включил. А на третий раз в телевизоре играло “Лебединое озеро”.

Узнав последние новости, муж возбудился до чрезвычайности. Он чувствовал себя в стороне от событий. Неосторожно поделился со мной информацией, о чем тут же пожалел. Слово “путч” произвело на меня такое же впечатление, как на Борьку – шприц. Ассоциативный ряд был прост и незатейлив. Путч – Пиночет – стадион. Обсуждать со мной политическое положение было немыслимо. В основном я трусливо заглядывала ему в глаза и требовала уверений, что все будет хорошо. А обсудить ужасно хотелось. Муж хмурил брови, играл желваками и слушал радио. Вскоре он изнемог и рванул на улицу, где тюкали по бревнам, пилили, строгали и миролюбиво матюгались соседи.
– Мужики! – сообщил он возбужденно. – Мужики! В Москве путч!
Селяне оглядели его без особого интереса и продолжили тюкать.
– Там танки! Народ баррикады строит!
Тюк-тюк.
– Янаев! Горбачева арестовали! Чрезвычайное положение ввели!
Тюк-тюк.
Наконец старший из них, хмурый костистый дед, выпрямился и скомандовал: “Ну, берись, что ли”. Мужики взвалили бревно на плечи. И невозмутимо ушли, оставив несколько затоптанных окурков.