Все-таки у матери очень интересные мамуары получаются

Все-таки у матери очень интересные мамуары получаются. Безыскусные, искренние воспоминания девочки, выросшей в послевоенной Туркмении. Долго я ее уламывала, и не напрасно. Больше всего, меня во всяком случае, трогает описанный многонациональный быт.
Днесь учитесь, о цари – подсаживайте на это занятие старшее поколение. Бесценные же детали находятся. А тем, кому писать тяжело, – вручайте диктофон.

…В первых числах сентября 1949 года я пошла в 6-й класс 16-й ашхабадской школы, которая находилась где-то в двух кварталах от дома. Дом наш был по улице Жуковского. Но улицы как таковой не существовало. Она вся была застроена домами-времянками прямо по проезжей части. А вскоре и слово “улица” отпало, и наш адрес стал: МОПРа 29а. Кто не знает: МОПР – это было когда-то Международное общество помощи революционерам.
Так вот, к школе надо было идти квартал по МОПРа, потом свернуть на Шаумяна и там во дворах среди развалин была наша школа № 16: барачное небольшое здание, во дворе еще три глинобитные комнаты, использовавшиеся под 6, 7 класс и кабинет директора.
Директором у нас была Мария Николаевна Габинская. Интеллигентнейшая, справедливая, знающая нас всех по именам и знакомая со всеми родителями. Потеряв всю свою семью в войну и эвакуировавшись в Ашхабад, так там и осталась, пережив землетрясение.

Мария Николаевна ввела меня в класс, представила девочкам и посоветовала обзавестись подружками, чтобы вместе ходить в школу. После уроков я никого не попросила меня проводить, а самонадеянно отправилась домой одна. Помнила, что наш дом расположен близ Текинского базара, который был на улице Энгельса. Но, перепутав великих классиков марксизма, у прохожих спросила, где находится улица Карла Маркса. Долго, долго я шла по улице Свободы. Ведь города в современном понимании вокруг не было: развалины, времянки и никаких табличек с названиями улиц. Устав, засомневалась, правильно ли я иду, и на этот раз спросила у прохожих, где Текинский базар. Мне ответили, что базар на Энгельса, а это далеко от места, куда я забрела. В конце концов я все же нашла свой дом, хотя это и было трудно.

На следующий день в школу меня отвела мама и попросила одноклассниц проводить после уроков до дома. Вызвались две девочки: Валя Мехтиева и Марлена Резванова. С того дня они стали моими дорогими подругами на следующие десять лет.
Валя Мехтиева пережила землетрясение в Ашхабаде, ее семья – папа, мама и сестра не пострадали. Папа отстроил маленькую, из двух комнат, времянку, но весной 50-го года он скоропостижно скончался. Это было потрясением для семьи Вали, да и я впервые увидела, как хоронили еще нестарого человека, отца подруги. Полкласса нашего пошли провожать папу Вали на кладбище. Я несла его портрет – портрет молодого красивого мужчины.
Мама Вика осталась с двумя дочками без родных и помощи. Валины родители до войны жили в Батуми, потом переселились в Ашхабад, но помню, что близких у них не было. Папа Вали был азербайджанец, мама – армянка. Она работала кондуктором в автобусе, а папа был водителем автобуса.
Со смертью Валиного папы семья совсем обеднела, но характером мама Вика была сильная, неунывающая. Тогда в 50-х я впервые от нее услышала песню, очень популярную позднее: “Сиреневый туман”. Мама Вика любила напевать: “Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, что с девушкою я прощаюсь навсегда”.
Я часто бывала у Вали, защищала ее от бойкой, резкой младшей сестры Марго, т.к. Валя по характеру была тихоней, а Марго пользовалась этим. Несмотря на материальные трудности, тетя Вика, мама Вали, дала возможность ей закончить десятилетку, а потом Валя поступила в мединститут.
А на 2-м курсе мама уговорила Валю выйти замуж за сорокалетнего вдовца-армянина, потерявшего жену и детей в землетрясение. Валя понимала, что маме трудно тянуть двоих дочерей одной – и согласилась. Мы с подругами были на скромной свадьбе и были разочарованы возрастом жениха и его прозаическим местом работы: завхозом на стадионе. Неожиданно в лице мужа и его родни Валя обрела защиту и заботу. Они поддержали ее в желании учиться и закончить мединститут. О сильной любви тут речь не шла. Но семья получилась. И когда у них родилась дочь с серьезной родовой травмой, все близкие сплотились вокруг Вали и их ребенка, помогая и поддерживая их.

Самой, самой близкой моей подругой стала Марлена Резванова. Она показывала мне свое свидетельство о рождении, где имя ее было записано: Марленэс. В 37-м году молодые родители назвали новорожденную инициалами всех классиков марксизма. Когда Мара получала паспорт, то уже назвалась просто Марлена. Брат и сестра ее уже носили обычные татарские имена: Наиля и Шамиль.
Мама Мары Карима Зиннатовна была чудесным, добрым, деликатным и умным человеком. Имея трех детей, она работала в университете на кафедре биологии. Дома успевала сама готовить, привлекая дочерей к помощи, принимала многочисленных родственников и всех подруг своей старшей дочери.
Папа Каюм работал в министерстве просвещения на ответственной должности. Мы его уважали, но никогда не боялись. Он не повышал голоса, интересовался, чем мы дышим, и мы не таились от него. Прекрасная была семья у моей подруги Марлены.
Я совершенно не чувствовала, что Мара другой национальности. Честно признаюсь, однажды, поссорившись с ней, я выкрикнула, что татары на Русь нападали, но мы тут же засмеялись и помирились.
Было интересно, когда к ним приходили родные. Кроме обычного угощения, готовились и татарские блюда: сладкий чак-чак и беляши. Ставили пластинки с татарской музыкой.

Наши мамы перезванивались друг с другом, были в курсе наших дел и увлечений. В 9-м классе моя мама, чтобы научить меня кроить и шить, собрала нас троих: меня, Валю и Марлену и стала вести курсы кройки и шитья. Я ленилась, ведь мне все шила мама, а подруги быстро осваивали и шитье и кройку, стали шить сами. И я тоже волей-неволей стала шить сама, особенно когда вышла замуж.
Обучение мамино не пропало даром. И подругам и мне это умение пригодилось в жизни.

В 10-м классе к нашей троице присоединилась девочка из параллельного класса Мира Насырли. Мы тесно сдружились. Папа у Миры был поэтом. Печатался уже мало, серьезно болел туберкулезом. Семьей и больным мужем занималась мама Сакинэ Гаджиевна, душевная, хлебосольная хозяйка. Мира была единственным ребенком, позволяла себе командовать не очень образованной мамой, заставляя в присутствии своих подруг говорить по-русски. И тетя Сакинэ говорила по-русски, вставляя частенько азербайджанские слова. Потихоньку я стала понимать кое-что по-азербайджански.
Как вкусно она готовила! Вот многие восхищаются узбекским пловом. Но плов тети Сакинэ – это нечто. Рис отдельно готовился, мясо кусочками тушилось до мягкости, потом выкладывалось на рис и по краям тушеные каштаны и зерна граната. Язык проглотишь! А суп кюфта?! Про соленья из бочек и говорить нечего. И это я еще не описываю изумительно вкусные торты, печенья.
Отправляясь к кому-то из родных или знакомых в гости, тетя Сакинэ пекла торт, надевала красивое, но скромное шелковое длинное платье, покрывала голову шелковым вязаным белым шарфом и королевой плыла к воротам, где ждал племянник Яшар, который отвозил ее в гости на машине.

Закончив школу, Мира уехала учиться в Киев. Но пробыла она там только год, пришлось вернуться: скончался ее папа.
И наша Мира, по паспорту Мехрибан, перевелась в университет на физмат в Ашхабад, невозможно ведь оставить маму одну. Их поддерживали родные, с которыми я тоже была дружна. Меня восхищали их имена! Одну из кузин Миры звали Дездемона, в быту просто Деза. Кого-то Отик (Отелло), кого-то Гамлет, был даже Наполеон, на улице его звали Напо или просто Напошка. Помнится, что тетя Сакинэ была родом из Ирана, там жили ее дальние родные. Напоминали об этом только ее имя Сакинэ и имя ее сестры Махпуба, которую ласково называли Мапуш. Восток любит красоту!